Часть1   Часть 2   Часть 3   Часть 4   Часть 5   Часть 6   Часть 7

Родители мои познакомились необычно. Папа увидел маму на фотографии и сразу же влюбился. Просил общих друзей, чтобы они как-нибудь помогли им встретиться в компании. Увидев ее в жизни, он уже не сомневался, что эта девушка станет его женой. Мама тогда, конечно же, даже и не подозревала, какие виды на нее имеет незнакомый юноша. Впрочем, через год она уже ждала его из армии, а там каждый день с ним находилась ее фотография. Его армейский товарищ даже нарисовал мамин портрет карандашом, который до сих пор висит в рамке у бабушки. Через два года они были мужем и женой. Через девять месяцев родилась я.

Мое детство, которое я хорошо помню – было счастливым. То, что я не могла помнить, потому что была еще совсем маленькая – было страшным. После армии папа работал в Комитете государственной безопасности СССР. Его название не подразумевало никакой действительной безопасности для тех, кто там служил. Когда люди и танки окружали Белый Дом, папа находился в зданиях на Старой площади и на протяжении слившихся в одно трех дней и ночей, помогал партийным властьдержащим через подземные ходы и тоннели сбегать в Кремль. На его глазах эти люди скрывались в созданном ими Подземном Царстве, которое было скрыто целых 73 года от тех, кто скандировали сейчас над ними. Постройки на Старой площади не были разрушены и обстреляны, потому что ЦК отправляло «своих» в толпу, и они внушали, что погромы устраивать не стоит, что «вот сейчас они выйдут оттуда и это все будет нашим, зачем же потом восстанавливать, лучше уж так отобрать». Все здания было велено передать МВД какой-то РФ и когда новые, но такие же властьдержащие зашли внутрь, то всем работникам и охране было сказано, что они свободны и могут идти на все четыре стороны. Когда папа и несколько его товарищей вышли на улицу, перед ними были тысячи ненавидящих глаз и готовых разорвать рук. На четыре стороны уйти не удалось, можно было только протесниться через кричащую и ругающуюся толпу, не понимавшую, что те, другие, которых они ненавидели, давно ушли так и не замеченные. Мама тогда была дома и каждую секунду тряслась за своего мужа. Его родители успокаивали свою любимую сноху, а ночью, когда сын не возвращался, Валерий и Анастасия молчали и старались даже не переглядываться друг с другом. Я же - спокойно спала.

В течение трех месяцев бывшим сотрудникам выплачивали зарплаты и искали новые места, чтобы трудоустроить. Папе было предложено вести наружную охрану Кремля или охранять дачи новых подземных жителей. Он отказался не из-за того, что это было унизительно, а из-за того, что не понимал, зачем охранять мавзолей, если Ульянов стал плохим; зачем и от кого охранять тех, которые объявляли демократию и возводили народ до звания лучшего своего друга ? Наверно он слишком хорошо знал все это изнутри, чтобы вернуться. Уйти из КГБ было нельзя; папа ушел по сокращению.

Всем отчего-то думалось, что тогда стало вроде бы лучше… Дед же говорил, что лучше не стало, и когда бабушка как-то сказала ему о том, что теперь, может быть, все изменится, дед сможет вернуть свою настоящую фамилию и даже, кто знает, восстановить уничтоженные документы, он посмотрел на нее своим глубоким взглядом и сказал только:

- Ася, о чем ты ? – спокойно, устало.

Бабушка покраснела и потупила глаза.

Я родилась в Теплом Стане. Валерий и Анастасия, получив отдельную квартиру, не задумываясь переехали сюда с Фрунзенской. Квартира была просторная, трехкомнатная. В большом зале постоянно накрывался длинный стол, стелилась праздничная белая скатерть, готовилось много закусок и горячих блюд, приглашалось множество гостей-родственников, и квартира наполнялась громкими голосами, смехом и теплотой. Любое событие отмечалось у нас дома, будь то дни рождения, Новый год или годовщины свадьбы. На Рождество и Пасху не приглашали никого. Вспоминаю, что накануне какого-нибудь праздника, вечером на кухне готовились салаты, резалась морковь и картошка для оливье, которое заправлялась уже на следующий день. Я сидела на угловом диване и наблюдала за работой, а когда чуть подросла, то мне уже и самой стали доверять вырезание металлическими формочками фигурок из теста, которые в духовке превращались в песочное печенье. Моя мама выучилась на кондитера и хотя не работала, а сидела дома со мной и помогала свекрови по хозяйству, всегда удивляла гостей сладкими шедеврами, которым позавидовала бы «Прага». До сих пор помню большие бисквитные торты, украшенные кремовыми розочками, которые съедались мной, пока никто не видел; желейное озеро и лебеди из заварного теста, обсыпанные перьями - сахарной пудрой. Шарлотки, пирожки, пирожные и ударяющиеся о края кружек с чаем серебряные ложки – все под похвальбы гостей…Помню, как заворожено смотрела, как бабушка достанет из стеллажей разные сервизы, рассмотрит да и остановится на каком-нибудь одном. Расставит на столе, поставит хрустальные бокалы и стопочки, а потом украдкой спросит:

- Нравится тебе, Валерочка ?

- Нравится, Настушка, нравится, - и дед поцелует бабушку, которая и старалась целый день, чтобы услышать это нежное «Нравится, Настушка». В большой комнате, в уголке, постоянно лежали мои игрушки, и когда мне становилось скучно сидеть за столом рядом с мамой, я уходила в этот уголок, играла и украдкой наблюдала за веселыми, добрыми лицами. Потом мне очень сложно было привыкать к тому, что такие лица, оказывается, не всегда и не у всех людей.

В большой комнате находилась и еще одна драгоценность – книжный шкаф. Его нижние полки были заполнены детскими книгами с картинками, а над ними возвышались кожаные переплеты с тиснением. Казалось, чтобы добраться до них, нужно перечитать сначала все детские книги, чем я усердно и занималась: вначале перелистывая страницы, а в три года и читая по слогам. До сих пор все вспоминают, как я сижу на полу, а возле меня огромная стопка книг – если бы не нужно было обедать, ужинать и ложиться спать, я бы проводила так целые дни. Я же, в свою очередь, вспоминаю другое. Дед очень любил водить меня гулять на Красную площадь. На всю жизнь она запомнилась мне не Историческим музеем, Спасской башней и храмом Покрова–на–Рву, а Соборной площадью и Оружейной палатой. Долго стояла я перед книгами в драгоценных окладах, и заворожено смотрела, а дед стоял рядом и улыбался. Он много рассказывал про Рюриковичей, Романовых, про войны и победы нашей страны, про наших святых. Я тогда, конечно же, половину не понимала, часто переспрашивала деда, а он, казалось, рассказывал для своего удовольствия…Я всегда знала, что после нашей прогулки он купит мне новую книгу и дома еще долго будет сидеть на кресле, держать меня на коленях, показывать красивые портреты разных мужчин и женщин и много говорить о каждом и каждой. Часто я засыпала и наверно все рассказы деда представлялись мне тогда красивой и чудесной сказкой.

Когда я теперь захожу в эту большую комнату, она кажется мне очень маленькой. Я думаю, как тогда мог поместиться здесь длинный стол, иногда ставившийся покоем; как могло здесь уместиться столько народу… До верхних полок книжного шкафа я теперь дотягиваюсь, и когда уезжаю от деда и бабушки домой, часто беру себе в адъютанты одну из книг. Единственное, что не изменилось и не изменится никогда – праздничная белая скатерть на столе, заставленном разносолами, светящиеся добрые глаза бабушки, улыбка деда, синие чайные чашки и любовь, которая никогда не прекращала царствовать там. Эти стены что-то хранят в себе, они меня воспитали, они знают меня лучше всех.

Дед, бабушка и папа работали; у дяди Сережи была своя семья и он жил в другом районе. С мамой мы ходили на прогулки в лес, что был через дорогу от дома. По выходным мы гуляли там всей семьей. Помню, как зимой на меня надевали маленькую шубку, укутывали шею в пуховый платок, а голову – в кроличью шапку. В завершение подпоясывали черным ремешком с металлической застежкой, которая так привлекательно щелкала, что я всегда старалась ее потерять, чтобы кто-то из родных потом опять застегивал ее, а она щелкала. Дед всегда смеялся моему меховому виду, румяным круглым щекам и называл «барчуком». Дома мы делали кормушки для птиц; материалом для них служили картонные пакеты из-под молока или сока. Помню, что если углубиться в лес, то там была целая проторенная дорожка, и во все ее продолжение на деревьях висели кормушки и чирикали синицы. Кто-то даже сделал настоящий деревянный домик, разукрасил его и он очень привлекал мое внимание. Дед всегда поднимал меня, и я сыпала в домик семечки. Лес был пройден вдоль и поперек и даже если я окажусь там сейчас, в любое время года, уверена, что не заблужусь. Если же идти по нему все дальше и дальше, то обязательно выйдешь к святому источнику. Мы с бабушкой стояли в очереди, чтобы подойти к нему и набрать немного воды домой. Темно-синяя шатровая крыша небольшой часовенки над источником, радостный смех играющих детей, солнце, переливающийся снег и золотящийся крест – то, что я не смогу забыть никогда.

На Пасху мы старались посещать разные церкви в Москве, никогда не закрывавшиеся и уже ставшие родными нашей семье, а также и вновь открывшиеся. Мне всегда давали несколько монеток, чтобы я раздала их нищим подле церковной ограды. Когда же батюшка уже освятил принесенную прихожанами трапезу, мы шли в церковь. Я помню тогда только крестящихся, кланяющихся и что-то шепчущих людей. У некоторых на глазах стояли слезы, и мне становилось их очень жалко. Когда мы подходили целовать икону, и я видела перед собой такой родной лик Христа, то еле слышно произносила: «Пусть дядя не плачет». Потом я теряла его в толпе и по детской своей натуре уже забывала о его слезах.

Алёна Васелькова

Изображение - Горбатов Константин Иванович. "Городской пейзаж". 1915.