Часть1   Часть 2   Часть 3   Часть 4   Часть 5

 

Вошедши в избу Ивана, прадед был встречен восклицаниями его жены, так же не понимавшей, что кругом происходит. Ничего ей не ответив, Трифон попросил Ивана уйти в соседнюю комнату.

- Сегодня ночью сестра поедет в Москву, с ней Александра. Довезешь их до города, сядете там в экипаж или машину. Если кто что будет спрашивать, отвечай, что сестра твоя с племянницей приезжали навестить, а теперь все вместе едете в Москву. Понял?

- Да как же не понять, батюшка. А если что, того…не так пойдет?

- Что не так пойдет ? Для чего я тебя тогда отправляю вместе с ними? Кроме тебя некого с ними отправить, - прадед помолчал. – Смотри, Ваня, головой отвечаешь. Главное, болтай со всеми поменьше.

Иван понимал, что имеет ввиду прадед, к тому же в его детском сердце зародилась какая-то гордость: хоть он тогда и привел эту бороденку к Трифону, а все же его благодетель доверяет ему по-прежнему и вверяет свою единственную дочь.

- Когда обустроятся там, вернешься, расскажешь все.

Трифон замолчал и задумчиво смотрел в окно.

- А вы как же, батюшка ? С ними разве не поедете, или уж опосля?

- Нет, Иван, не поеду. Мы с женой здесь останемся.

Иван что-то вспомнил.

- Батюшка, да вам же там всю избу пообчистили, окна и те без стекол…- Иван сделал ударение на последнем слоге, голос его чуть ли не дрожал от возмущения и накатывавшихся слез. – Переезжайте с женой вашей к нам. Баба моя вам и приготовит что, да и холод наступит, как вы там будете-то?

Трифон улыбнулся.

- Спасибо тебе, Иван. Переедем, даст Бог.

После разговора с Иваном, прадед пригласил жену в эту же комнату и повторил ей весь разговор. Прабабка слушала спокойно, согласилась, что так будет лучше, что ребенку нельзя оставаться и видеть все, что происходит…Это были слова. Сердце ее, так же, как и сердце прадеда разрывалось от тоски и предстоящей разлуки. Но ни один из них не заплакал, ни одним жестом не выдал своего волнения и отчаяния, и они, безмолвно, были благодарны друг другу за это.

Весь последующий день и первую половину ночи собирали Шурочку в дорогу. Жена Ивана напекла пирогов, зажарила несколько кур, наварила каши…

- Куда вы столько, матушка? – спрашивала ее прабабка. – Этим всю нашу деревню накормишь…- и грустно улыбалась.

- Пусть уж лучше барыни едят, нежели эти! Ууу! Черти поганые! – она смешно замахала дородным кулачком, глядя в окно.

Потом вместе с прабабкой они зашивали украшения в платьица Шурочки.

Уже ночью к Ивану пришла сестра Трифона. У нее тоже был «обыск», но ничего интересного для себя красные не нашли. Все украшения были вшиты в ее дорожное платье еще с восемнадцатого года. Сестра Трифона была моей полной тезкой и до сих пор на Ваганьковском кладбище, в стороне от входа можно увидеть могилу с именем и фамилией. Только ее фамилия написана верно. Но об этом я упомяну позже.

- Ну что, справляетесь? – спросила она работающих женщин и не дослушав ответ на свой вопрос, который-то и задан был, чтобы избежать вопроса об их здоровье и самочувствии, тут же добавила, - вспомнила еще про сундук, в полу был, под доской. Здесь самые дорогие. Русские, да еще оттуда, комнинские… Хорошо, что собаки не добрались! Как только вошли, я про него-то и вспомнила…Их бы тоже надо. Совсем худо будет – придется…

Прабабка молча приняла позолоченный сундучок, распорола шелковую подкладку на пальтишке Шурочки и начала вшивать фамильные украшения.

- Да что же это?! Царские подарки, батюшки мои! Продать! – воскликнула, не удержавшись, жена Ивана, увидев как белый жемчуг, драгоценные камни, обсыпанные бриллиантами золотые ордена, - скрываются в темной подкладке одежды.

- О чем вы, матушка ? – устало произнесла прабабка. И работа продолжилась.

Уже глубокой ночью стояли и прощались около заложенной телеги. Сестра Трифона уезжала с более спокойной душой. Семьи у нее самой не было, в Подлипках ее ничто не держало, а к тому, что ждет в Москве она и вовсе относилась равнодушно. «Что Бог пошлет, то и будет». Жена Ивана плакала, как будто бы отправляя его на верную гибель. Ивану было немного стыдно, особенно перед Трифоном, который стоял в сторонке со своей барыней и дочкой.

- Ну ладно, нюни-то тут развела…Как будто хоронишь меня! В город едем, не на войну…Ну…- он немного отталкивал от себя жену, которая лезла со слезами и лобызаниями.

Прабабка поправляла на Шурочке пальто и покрепче обвязала ей голову платком – одевать изящную дорожную шляпку было опасно, она могла привлечь ненужное внимание.

- Сашенька, слушайся тетю, а мы скоро приедем к тебе.

- Когда? – спрашивала девочка, все оправляя на себе тяжелое от украшений пальтишко.

- Скоро, - и мать поцеловала свою Сашеньку.

Трифон поднял дочь на руки и понес к телеге, где уже ждала тетка. Он усадил ее, поцеловал в голову, перекрестил.

- Ну, сестра, с Богом. Воспитывай ее справедливо, строго, как собственную дочь.

- Не прощаюсь с тобой, Тиша. Приедешь ты еще к нам.

Брат с сестрой крепко обнялись.

- Головой отвечаешь, Иван, - прадед строго посмотрел на Ивана, а потом обнял и его.

- Батюшка, уж доверьтесь! Не подведу!

- Ну, с Богом!

Иван присвистнул и телега тронулась. Лошадь шла медленно, а потом, привыкнув к темноте и почуяв прохладный свежий воздух, побежала рысью.

Остались стоять только три человека. В ночной тишине раздавались всхлипывания Ивановой жены, которая все махала, пока телега совсем не скрылась из виду. Прадед с прабабкой стояли обнявшись. О чем они тогда думали, сложно себе вообразить. Они только что расстались с единственной дочерью и не знали, пошлет ли им Бог еще когда-нибудь детей; увидят ли они еще когда-нибудь свою Шурочку?

Через несколько лет, Бог наградил их сыном. Шурочку же увидела только постаревшая прабабка. Трифон тогда видел дочь в последний раз.

В Москве тогда было спокойнее, нежели в селах и деревнях, где раскулачивание шло полным ходом. Сестра прадеда купила небольшой дом на окраине, продав часть украшений, некоторые за бесценок. Драгоценности тогда почти сразу же перепродавали за границу, и она смирилась с тем, что никогда не сможет их выкупить. Обучать Шурочку решила сама тетка, потому как помимо церковного образования, Яков дал ей и Трифону классическое. Иван побыл с ними в Москве неделю и, уверившись, что барыня и Шурочка в безопасности, отправился обратно в деревню.

Рассказывая о том, как они обустроились, Иван осторожно заметил Трифону:

- Там сейчас, батюшка, такие толки идут, что можно и того...туда уехать, к французам, немцам…Мол, как-то того…с радостью примут…

- Ванька, - строго заметил ему прадед, - ты мне эти разговоры-то брось. Чтоб я больше от тебя ничего подобного и не слышал.

Иван покраснел и замолчал.

Трифон не мог покинуть того места, где он вырос и где еще его дед начал усердно работать. Это было никакое не «толстовство», а его предназначение, как считал прадед. «Потом будь что будет, как Бог решит, а я добровольно из Подлипок не уеду». Как можно было оставить места, где все было сделано собственными руками, где царил дух семьи и той России? Трифон не удерживал своих крестьян, многих благословил уезжать в город, заклинал несмотря ни на что «быть честными людьми». Уезжали и некоторые родственники. В деревне же осталось несколько дворов. Верные мужики и их семьи, которые отчасти считали себя и членами семьи Трифона, не испугавшись разорения или расстрела, так до конца и находились со своим «батюшкой». Их потомки до сих пор живут в Подлипках.

Трифон подправил дом барыни, умершей задолго до случившегося события и приказал крестьянским семьям перебираться из своих разрушенных домов в большую теплую усадьбу. В бывших же избах крестьян были устроены хлебные склады – по какому-то чудесному провидению, хлеба в тот злополучный год, да и в последующие, было много, так что деревня не голодала да еще и продавала излишки в городе.

Мой дед появился на свет в тридцать девятом году, и это было последнее радостное событие в жизни Трифона. Когда получали свидетельство о рождении, в фамилии деда сделали ошибку и вместо «и» написали «е». Прадед пытался поменять документ, но перед ним разводили руками и говорили, что разницы особенной-то и нет. С этим Трифон тоже смирился: «Кто знает, может у него судьба сложится счастливее. Береги сына, его среди всех наших Бог выделил» - нередко говорил он жене. В том же году кто-то узнал, что прадед отдает хлеб не государству, а раздает своим крестьянам. Когда к нему пришли и предъявили это как обвинение, Трифон удивился; кто бы тогда кормил мужиков, если столько лет о его хозяйстве и работниках государство не вспоминало? Разбираться не стали и Трифона посадили в тюрьму. Вышел он из нее в сорок первом году на фронт. Тогда же увидел жену и подросшего сына, крепко их поцеловал и больше уже никогда не вернулся. Смоленск одним из первых принял на себя удар врага.

 

 

Деревня была оккупирована немцами. Несмотря на то, что у прабабки не оставалось документов на родовую землю, они продолжали там жить. Государство перебросило все внимание на Гитлера. Иван и другие мужики тоже ушли на фронт, и вряд ли кто из них вернулся. Дед вспоминал, что немцы ничего не трогали и не разворовывали, а потому в памяти жителей страшным остался не сорок первый год, а двадцать девятый. Бывали и бомбежки, недалеко от деревни, где погибали наши русские люди. В четырехлетнем возрасте дед и его старшие товарищи находили окровавленные трупы в окопах, рыли небольшие ямки и хоронили их там. Они не боялись, а это-то и страшно. Иногда к ним подбегала жена Ивана, приподнимала каждого мертвого за воротник гимнастерки и всматривалась в изуродованные, бледные лица. Она искала своего мужа. А потом приходила к прабабке и они обе молчали, еще молодые, поседевшие и осунувшиеся. Ночью прабабка шла к новым могилам и молилась. Война научила молчанию. Не от страха или от выпавших испытаний, а от чего-то другого… Дед моей мамы, прошедший половину войны, а затем вышедший из концлагеря, всегда молчал. Ее бабушка, бывшая санитаркой, тоже.

C фронта как-то пришла похоронка на человека с фамилией прадеда, но по имени Трофим; в ней было сказано, что он убит и погребен в братской могиле. Прабабка не верила и не обращала внимания, ведь ее супруга звали Трифон. Сейчас я думаю, что это был именно мой прадед. Просто тем, кто писал похоронку, было все равно, Трифон он или Трофим. Она же ждала его всю оставшуюся жизнь.

В сорок шестом году прабабка с сыном переезжают в Москву, потому что мальчику необходимо дать образование. Мой дед в свои семь лет знал только Закон Божий. То есть, по тем временам, не знал ничего. Тетка, сестра Трифона, тогда уже умерла, а повзрослевшая Шурочка два года как вышла замуж. Она прописала мать и брата в доме. Дед пошел в гендерную школу. Одет он был всегда лучше своих одноклассников. Прабабка вспоминала, что Трифон всегда требовал в одежде аккуратности и скромности, но при этом умел выглядеть щеголевато и изящно. «Княжескую кровь ничего не изведет» - грустно шутила прабабка, глядя на маленького Валерия и видя в нем своего без вести пропавшего мужа. Сознавая некоторым образом свое происхождение, читая о своих далеких предках в дореволюционных книжках и уже тогда слишком хорошо понимая, как все изменилось, маленький Валерий нередко спрашивал:

- А почему все разрушают? Разве мы не можем поселиться во дворце и прогнать оттуда всех?

Прабабка гладила его по голове и улыбалась:

- Нет, сынок, мы лучше как-нибудь сами.

После школы дед пошел в армию, а там попал в учебку, где получил воинскую специальность – командир танка. Когда же вернулся, его ждало одно известие. Шурочка уже успела развестись и снова выйти замуж, и вместе с супругом переехать на новую квартиру из дома, в котором она провела все свое детство. К тому времени у нее уже появился сын. Оставлять слабую и стареющую мать было нельзя, но перевозить с собой брата, которого она толком-то и не знала и который, к тому же, уже вошел во вполне самостоятельный возраст, - она не хотела. Валерий остался один, на окраине Москвы, в старом домике, резко выделявшимся на фоне новых заводов и сталинских построек. Дед не захотел продолжать образование в военном училище; слишком сильны были детские впечатления о безрадостной судьбе солдат и офицеров, и слишком болело сердце, когда он видел, как мать украдкой разговаривает с фотографией Трифона. Он начал работать, а через несколько лет, встретив Светлану, девочку, которая училась в соседней школе и с которой они тогда дружили, дед женился. Он всегда говорил, что хотел бы жениться на цыганке или украинке. Светлана не относилась ни к тем, ни к другим. Тем более не отличалась она и супружеской верностью. Однажды, застав у себя в квартире незнакомого мужчину, он ушел и вернулся только один раз – забрать свои вещи. Светлана никак не хотела разменивать квартиру, дед переехал в старый дом, с которым ничего за это время не сделалось; в нем только было холодно и сыро из-за долгого отсутствия жильцов.

Разбирая свои немногочисленные вещи и расставляя на верхнюю полку книги, дед упал со стула. Из-за тяжести, ножка проломила старую половицу. Дед тут же решил ее заделать, но когда он опустился и уже хотел вбивать гвоздь, внимание его привлекла какая-то черная материя. Дед просунул руку, но половица была слишком узкой, чтобы достать оттуда находку и, вместе того, чтобы починить ее, дед несколько раз ударил молотком по другой. Находка представляла из себя старое свернутое женское платье, пыльное от долгого лежания в тайнике. Оно оказалось довольно тяжелым, но дед решил, что всему виной медные пуговицы и отделка. Когда же он повесил его на спинку стула и принялся заделывать пол, платье съехало и, упав на пол, произвело неимоверный шум. Тогда дед бросил работу, вернулся к платью и, немного ощупав плотную ткань, понял, что оно было спрятано неспроста. За подкладкой скрывались украшения и камни. Валерий подивился находчивости тетки, а с другой стороны и ее непредусмотрительности. Хотя прабабка и оставалась прописана здесь, они все давно уехали из дома, который начинал ветшать - украшения могли бы пропасть бесследно. Сообщить о находке матери или Шурочке дед не решился. Украшения были бы тотчас проданы, а Валерий был уверен, что сохранить эти реликвии нужно обязательно. У них теперь какая-то другая ценность, не денежная.

Дед продолжал жить в доме, пока к нему однажды не зашел разыскавший его армейский товарищ. Он сделал удачную военную карьеру, имел нужные знакомства и большую отдельную квартиру в центре. Увидев, в какой бедности прозябает его друг, а честно заработанная жилплощадь оставлена неверной супруге, он решил тотчас же помочь деду. Не прошло и месяца, как Валерий любовался из окна Москвой-рекой и гулял по цветущим аллеям Третьей Фрунзенской. Кто-то мог бы сказать, что это «связи»; дед говорит, что это Бог.

Но главным подарком его жизни стала одна встреча. Анастасия тогда собиралась разводиться со своим мужем. Родилась она на Украине в селе Вельбовка, Полтавской области. Отца она почти не помнит, он ушел на войну, когда ей было три года. Двадцатишестилетний юноша смотрел на свою веселую дочку, которая бегала от него по двору и пряталась, играла, не зная, что видит тогда доброе и красивое лицо своего отца в последний раз. Иван погиб в октябре сорок первого. У него была родная сестра, которая вышла замуж за некого Андрея. После войны, когда Иван не вернулся домой, Андрей бросает свою супругу, с которой успел нажить двоих детей, и женится на Анне, матери Анастасии. Почему? Потому что был влюблен в нее уже давно, а свадьба его была удобным предлогом, чтобы жить в одном доме с Иваном и каждый день любоваться его женой. Сломать жизнь другой женщины – для Андрея ничего не значило. Анна, или как ее звали на украинский манер – Ганна, была женщина сурового характера. С самого детства Анастасия привыкла усердно работать и помогать матери по дому. После уборки в избе, Анна всегда проводила пальцем по полкам и если, не дай Бог, на пальце оставалась пыль, то Анастасия все последующие дни сидела за рукоделием и не выходила из дома. Девочку иногда забирал к себе дед, Михаил. Осуждал ли он Анну за то, что она забыла его старшего сына и заставила его дочь пролить немало горьких, но смиренных слез – неизвестно. Вряд ли. Просто он видел такие дорогие сердцу черты лица девочки, безропотность ее характера, и решил заняться ее должным воспитанием. У Михаила было много старых книг, в кожаных переплетах, с картинками и когда Анастасия возвращалась на несколько дней домой к матери и отчиму, то дед всегда давал их ей с собой. Однажды, после того как девочка торопилась навестить мать и отчима и бежала от дома деда с крепко зажатой в руке книжкой, разыгралась гроза. Переждать ее, спрятаться – было невозможно, иначе бы дома обязательно разыгралась другая, еще куда более страшная. Маленькая Анастасия бежала и плакала, слезки смешивались с каплями дождя, черная коса и разноцветное платьице были промокшими, прямо впереди то и дело сверкала молния. Анастасия плакала и молчала, не звала маму. И вдруг, она увидела, как совсем рядом от нее возникло невысоко над землей золотое сияние. Человек со светящимся и добрым лицом как будто спускался к ней, ноги его не касались земли, а оставались все так же в легком воздушном сиянии. Анастасия остановилась и вспомнила картинки, которые они рассматривали вместе с дедом в одной книге. Она знала этого человека, дед много рассказывал про него, только маленькая девочка забыла его имя. Помнила только, что он очень добрый. Ливень тогда закончился быстро, мать не ругала дочку, а просто переодела ее в новое платьице, а Анастасия нашла ту самую книгу и больше с ней не расставалась. Другие видели в ней буквы, просто сложенные в короткие предложения, и красочные картинки. Анастасия же узнала Его не по книге. Анна считала чтение пустой тратой времени и всегда говорила, что дочери придется усердно работать, а то, что написано в книгах – все неправда. Девочка верила, что ей и действительно придется работать много, но именно мысли о чем-то другом, лучшем, которое еще есть в этом мире, помогали ей со всем справляться и все переносить. В пятнадцать лет Анастасия уезжает в Москву, работать. Живет у одной семьи на Гоголевском бульваре, помогает им с уборкой по дому, с воспитанием детей…Мать запрещает девушке вступать в комсомол и Анастасия живет в стране, где надо всем главенствует партия, оставаясь беспартийной; мой дед, прабабка, прадед – все были беспартийными… Трифон и Иван в форме Красной армии умирали за что-то другое.

Анастасия выходит замуж, начинает воспитывать уже своего сына и работает то продавцом, то секретарем на автомобильной базе. Муж ее работает мало, но пьет много, именно поэтому Анастасия решает с ним развестись. Когда дед ехал в автобусе, он увидел женщину с длинной черной косой, чернобровую и с каким-то гордым выражением серо-голубых глаз. Он проследил, где работает красавица, и так как сам был в то время водителем, решил попытать счастья и устроиться на базу. Уже там он узнал, что ее зовут Анастасия, она украинка и разведена. Дед ухаживал красиво, дарил дорогие подарки и цветы…Для него же с тех пор самым дорогим на всю жизнь стала эта удивительно-добрая женщина. Через год они пошли в церковь и дали клятву перед иконами, а потом расписались. Анастасия – моя бабушка.

К умирающей Анне они поехали вместе. Прабабка уже несколько дней была в беспамятстве, но как только Анастасия зашла к ней и взяла мать за руку, та тихо и глубоко вздохнула. Больше Анна уже не дышала.

Ничего забирать с собой не стали, все фотографии и сундуки с хорошими тканями, лентами и всякими безделицами остались в доме безутешному отчиму.

В Москве у Валерия и Анастасии появился на свет маленький Валерий Валерьевич. Сережа, сын бабушки от первого брака, и Валера росли в большой любви и родительской заботе. Как-то летом решили съездить на Украину, навестить могилу матери и родной дом. Отчим Анастасии в своем безутешье быстро женился и привел новую жену в дом Анны. Дед и бабушка приехали с гостинцами из Москвы и стали угощать супругов, которые оставались, кроме бабушкиной тетки, единственными родственниками в деревне. Привезли с собой икру, шампанское, коньяк… Дед стал разворачивать соленую рыбу.

- Генеральская рыбка, - усмехнулась супруга отчима. – Что же, Андрей, родственнички твои небось в Кремле живут? А тебя раз в год и подкормят приедут?

Бабушка покраснела, дед промолчал. Смущенный Андрей тоже ничего не сказал.

В доме было довольно темно и у Анастасии уставали глаза за работой, когда она шила рубашки маленькому Валере или чинила одежду Сереже. Как-то вечером бабушка попросила у жены отчима немного керосина для лампы, та ответила, что керосина у них нет. Когда Анастасия чуть позже пошла, по привычке, проверить, заперты ли сараи на ночь, то увидела там несколько бидонов с этим самым керосином. Бабушке стало обидно, и она рассказала про этот случай своему мужу. Тут уж дед не стал себя сдерживать. Он вбежал в комнату, где был отчим с супругой и приказал им снимать со стен все фотографии Анны, маленькой Анастасии и семьи Ивана, а также принести сундуки с фамильными вещами. Фотографии-то они сняли быстро и аккуратно складывали их на столе.

- А сундуков-то…нет, сундуков, Валерий Трифонович…- пропищала жена отчима. – Там крыша в сарае протекала… Мы тряпками-то и заделали…Не знали, право, не знали!

Дед в сердцах плюнул на пол, схватил фотографии и быстрым шагом направился в комнату, где Анастасия спокойно шила у окна, а дети ложились спать.

- Собирайся, одевай детей! – строго крикнул он Анастасии.

Бабушка не понимала, что происходит.

- Ася, не слышишь ты меня что ли? Одевай ребят, собирай вещи, ноги нашей больше не будет в этом доме! – он открыл дорожный чемодан и сложил туда фотографии.

Когда ночью они направлялись к дому тетки, жена отчима кричала с крыльца:

- Прости, батюшка Валерий Трифонович! Простите нас!

- Валера, ну из-за чего ты так разошелся? Да не нужен мне этот керосин, я бы и без него справилась…Я же тебе это только так рассказала…- тихо говорила бабушка.

- Да что с тобой, Ася?! Он привел эту в дом твоей матери, живет с ней…Разворовали все вещи!

- Да не нужны мне эти вещи, не нужны, Валерочка. Пусть им остаются, пусть все им остается, и дом этот…Бог с ними.

Дед больше ничего не отвечал. Он нес чемодан с вещами, рядом с ним шел, спотыкаясь, сонный Сережа. Маленький Валера шел за руку с мамой. В Вельбовку они вернулись через тридцать лет. Бабушка посмотрела на родной дом, который уже давно принадлежал чужим людям, всплакнула, и они, обнявшись с дедом, уехали.

 

Алёна Васелькова

 

Продолжение следует

 

Изображение: Илья Глазунов «Раскулачивание крестьян». Фрагмент. Яндекс-фото