Часть1   Часть 2   Часть 3   Часть 4   Часть 5   Часть 6   Часть 7  Часть 8

«Кажна жизня, кабы ее изо дня в день собрать, да умеючи разсказать, то лучше книги и не надо!» Ефим Новый.

Уехали мы из Тёплого Стана, когда мне было семь лет. Я пошла в гимназию, а в девятом классе перешла в обычную школу, которую и считаю своей родной. Вообще весь этот период жизни был какой-то «не событийный». Да и школьная жизнь всегда связана исключительно с учебой. В седьмом классе она меня перестала увлекать... Интереснее было самой что-то читать дома. Тройки по алгебре, геометрии и изредка даже по когда-то любимой мной географии, принимались родителями со спокойствием. Выходившая тройка по истории не смогла скрыться от внимания деда. Помню, что за историю я тогда сразу же взялась. Когда в конце седьмого класса я не сдала экзамен по испанскому почти единственная из своей группы, то вернулась домой в слезах и говорила, что я опозорила нашу семью. Родители и дедушка с бабушкой, к удивлению моему, смеялись. Экзамен я, конечно, потом пересдала, но с тех пор ненавижу испанский всей душой. Тогда же я впервые побывала в Англии. Чего я никогда не бросала и чем всегда занималась усердно и в гимназии, и дома – это был английский. Папа хотел, чтобы я поступала в Оксфорд. Поездив несколько раз на практику, в шестнадцать лет я успешно сдала один из экзаменов. Казалось, что теперь дороги назад уже нет. Я начала понемногу привыкать к двойным кранам с горячей и холодной водой, почитанию королевы Виктории и левостороннему движению. Кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы не один единственный вечер, перевернувший навсегда мою жизнь.

Весной я приехала в Теплый Стан. Как раз через несколько дней после дня рождения. Бабушка и дед хотели меня поздравить; шестнадцать лет представлялось им особенной датой. Не предчувствуя ничего особенного, я сидела за праздничным столом в большой комнате и тут дед сказал:

- Настушка, принеси там…

Бабушка вернулась, неся в руках небольшой сундук светлого дерева, покрытый лаком, с темными вставками-ромбами. Когда я смогла разглядеть его получше, то поняла, что вставки тоже сделаны из дерева, только красного и потемневшего от времени. Я никогда не видела этого сундука ни у бабушки на трельяже, ни в шкафах. Дед поднял крышку. То, что я увидела среди скромной внутренней отделки сундука-шкатулки - поразило. Я только и могла повторять, даже не глядя вокруг и не отрывая глаз от увиденного:

- Откуда? Откуда это у вас?

Жемчужные нити, ассиметрично ограненные камни, золотые подвески…Не помню, чтобы бабушка хотя бы раз одевала их. Я смотрела заворожено, боялась притронуться к этой красоте, мне казалось, что я не имею на это никакого права, это не мое, чужое, а потому мне и остается разве только смотреть.

- Ну что смотришь-то, примерь что-нибудь, - дед засмеялся.

- Откуда это? Это чье?

- Ну, всех и не перечислишь, - дед продолжал смеяться. – Расскажу про тех, которых знаю и про которых знаю.

В тот вечер домой я не поехала, а осталась в Теплом Стане. Всю ночь мы проговорили. Тогда-то я впервые и узнала нашу собственную историю, историю нашей фамилии. Иногда рассказ деда прерывался моими вопросами, да и окончился он моим вопросом:

- А почему ты не хочешь восстановить это все? Мы ведь по реституции и на землю отобранную можем претендовать?

Дед тогда улыбнулся и погладил меня по голове:

- Мы же не гуси из басни. Ты представляешь из себя в этой жизни то, чего сама же и добьешься... - дед помолчал. – А уж в России, или где...

Впервые за весь вечер я вспомнила про свой отъезд.

- Ты рассказал мне это, чтобы я не уезжала?

- Нет, что ты, я рассказал тебе, потому что нужно было рассказать… - но в его голосе что-то дрогнуло.

- Дед, - я взяла его за руку, за ту руку, которую целовал когда-то Трифон, радуясь новорожденному сыну, за ту руку, которая в сороковые годы закрывала умершим глаза и засыпала русских солдат землей, за ту руку, которая всю свою жизнь трудилась и которая была такой родной, теплой, - я никуда не поеду, обещаю тебе, - и прикоснулась к крепким, потрескавшимся пальцам.

Дед велел забирать сундук с собой, несмотря на все мои протесты. Он отмахивался и говорил, что это мое и я единственная, кто продолжает наследовать после него. Дома я еще долго перебирала его содержимое и о чем-то думала. После 1453 года предки не покинули Византии, после 1918 года не сбежали из России. А куда собралась теперь я? Нет, все эти камни не затерялись и не были проданы только потому, что они несут другую ценность. Что это? Стекляшки, металл…- ничто. Второй Рим, Третий Рим…А Четвертый есть? Надо его искать, в нем еще правда и богатство. Не оскудела земля. Растеряли все драгоценности по всей России. Ищи, ищи же их! Блестят, золотятся, видишь? Нет? Да что же ты! Голову-то подними, глаза оторви от земли!

Я была уверена, что папа меня поймет. Сам же он не уехал тогда в Америку.

- Тем более, я же не пропаду, ты знаешь…

- Не пропадешь, не пропадешь, - он улыбнулся впервые с самого начала разговора. – Ладно, делай как угодно, ты взрослый человек. Меня родители тоже насильно никуда не пихали, но тогда и возможности такой, уехать куда-нибудь, не было…

- Папа…

Он махнул рукой. Я обняла его и поцеловала. Такие добрые, понимающие глаза.

- Я тебя не подведу, - шепчу на ухо.

Через несколько месяцев, в середине декабря я уехала на выходные в Петербург. Собиралась поступать на медицинский, нужно было узнать, какие там экзамены, да и просто осмотреться, освоиться. Моя подруга, тогда уже кандидат наук, восторженно рассказывала про свою alma mater и обещала со всем усердием подготовить меня к химии. Мы поднимались по лестнице.

- Медицина – это же почти как твоя эта поэзия…Помогать людям, м?  Тебе же хочется помогать кому-нибудь?

- Ну…

- Практика, конечно, обязательна, - перебивая. – Но это тоже своеобразная работа над собой, перебороть себя, так сказать.

Слово «практика» меня тогда не пугало. Это через год я еле высижу в кабинете врача, который будет брать анализ крови. Да и мало ли, что вообще изменилось за этот год…

- Саша! – она вдруг воскликнула и на лестничной площадке обнялась с высоким молодым человеком, чье грустное лицо тут же приобрело искреннюю улыбку. – Ну что, как у тебя дела?

- Да все так же, - он как-то смешно скривил тонкий рот, из-за чего правильные черты его лица приобрели оттенок жеманности. – Говорит, что такое второе высшее не пригодится ни нашей семье, ни людям, - молодой человек улыбнулся.

- Да, не переубедишь…А вот, кстати, моя подруга, абитуриент, и такой же мечтатель.

Мне стало немного неловко от такого представления, но Саше оно чрезвычайно понравилось. Он пожал мою руку, улыбался и сказал:

- Может вам повезет больше. Мне бы было приятно, если бы мое место занял кто-нибудь действительно достойный его.

- Так что же, скоро уезжаешь? – спросила подруга.

- Через два дня. Нам надо встретиться, моя милая. Уехать и не поговорить с единственной родной душой я не могу.

Они оба засмеялись.

- Но я с подругой, хотела показать ей город…

- Так что же? Завтра вместе и приходите, пойдем гулять и посмотрим, чья экскурсия сможет заинтересовать очаровательную tourist.

- Кто это? – спросила я подругу, когда Саша уже спустился на один пролет.

- Это мой самый преданный друг, - улыбалась она. – Знаем друг друга через общих знакомых, его брат меня с ним познакомил. По воле отца закончил в Москве Академию ФСБ и собирается теперь к своей невесте в Германию. Но медицина для него, мне думается, не менее дорога, чем очаровательная фройляйн. Отец же убеждает, что фройляйн все же несомненно дороже. А вообще, замечательная семья, познакомлю тебя как-нибудь. Разведчики, разведчики, понимаешь? – зашептала она, многозначительно на меня взглянула, а потом громко засмеялась. Наверно для нее это было что-нибудь особенное, а я просто вспомнила папу, его доброе лицо и, улыбаясь, продолжала подниматься за ней по лестнице.

На следующее утро мы стояли около Мало-Конюшенного моста и ждали Сашу. Падал мягкий снежок, на улицах было светло и тихо. Деревья Михайловского и Летнего садов были покрыты им, словно чехлами. Через мост к нам направлялись две фигуры. Лицо Саши озарялось улыбкой, второй мужчина не выражал никаких эмоций. Подруга, как только они поравнялись с нами, обняла сначала Сашу, а потом и его спутника, расторопно говоря при этом: «Ники! Не ожидала тебя увидеть! Ты тоже составишь нам компанию?». Сашин спутник был одет в зимнюю военную шинель. Фуражка как-то удивительно шла к его спокойному лицу. Тонкие, плотно сжатые губы, светлые глаза, которые смотрели не то серьезно, не то все так же спокойно, прямой нос, темно-русые волосы, которые были видны под фуражкой на висках – весь его вид выражал собой что-то такое удивительно располагающее. Хотелось сразу же самому выпрямить спину, выбросить из головы все дурные мысли и задуматься о чем-то важном. Если бы вам на суде показывали такое лицо и просили бы, взглянув в его глаза говорить «правду и только правду», у вас бы не возникло даже и мысли солгать.

Моя подруга представила меня.

- А это мой брат, - кивнул радостный Саша.

- Николай, - на его губах появилась улыбка, в глазах - какая-то неимоверная доброта. Казалось, что он проснулся сегодня в отличном настроении, но как-то скрывал его от близких, и вот теперь, в этот момент, все его чувства, вся радость отразились в улыбке и взгляде. Николай переложил свой небольшой черный портфель в левую руку и стал снимать перчатку. Я тоже как-то машинально и нервно стала стягивать с себя перчатку. Даже если бы сейчас сотни людей сидели подле батарей или каминов в своих домах, грелись бы в каких-нибудь кофейнях или ресторанах, обнимали друг друга и объяснялись в любви, я все же уверена, что не было ничего теплее среди зимнего холода, как это короткое, первое соединение ладоней.

Смотреть на высокого Николая, который резко выделялся даже на фоне стоящего рядом Саши, было неловко. В мыслях я упрекала себя, почему не надела сапоги с каблуками, зачем подруга вчера заметила, что я абитуриентка – Саша наверняка рассказал про эту встречу и передал разговор Николаю. Теперь же он увидел меня и понял, насколько я еще ребенок. Из-за этого я даже не улыбнулась, а сохраняла серьезное лицо. Николай отправлялся по своим делам и сразу же распрощался с нами, пожелав приятной прогулки. Под веселое щебетание моих экскурсоводов я плелась по набережной. В тот день я плохо запомнила, что они мне рассказывали. Зато запомнила Николая. Дед как-то говорил мне, что если не посмотришь в глаза человеку, то никогда и не сможешь запомнить его, он быстро уйдет из твоей памяти. Николай из нее не ушёл уже никогда.

Алёна Васелькова

Источник изображения: Замкам.Нет