Часть1   Часть 2   Часть 3   Часть4

 

***

Что такое я? иногда мне кажется, что я и вовсе не существую, а как будто соткана из историй, впечатлений моей семьи. Это самое дорогое, что у меня есть. Я неохотно рассказываю это другим, потому что тяжело раскрыть свою душу. А еще тяжелее предоставлять на людской суд. Вон сколько их у меня, родных и драгоценных, умерших и живых, а кто-то взглянет свысока,- ведь для них-то они ничего не значат, у них есть свои. Все, что рассказываю, я, конечно, не могла помнить и знать сама, многое мне рассказывал дед. Он пронес это через всю жизнь.

Род наш происходит от сына Юрия Долгорукого, который получил в наследство от отца город Суздаль и титул князя Суздальского и Поросского, а потом его именем стал называться город в Киеве, основанный еще Владимиром Крестителем. После смерти отца он был изгнан братом Андреем Боголюбским вместе со своей матерью и другим братом – Всеволодом Большое гнездо. Они отправились на родину матери, в Константинополь, где правила династия Комниных. Об этом можно прочитать у Карамзина, Соловьева и в любом историческом архиве. Когда же Всеволод возвращается в Россию, то он зовет с собой и брата, моего далекого предка, однако тот, по неизвестным причинам, отказывается от всех полагающихся ему титулов и остается в Византии, где успел связать свою судьбу с одной скромной византийской принцессой. Семье же Всеволода суждено будет навсегда войти в историю нашей страны, взять хотя бы великого Александра Невского, который приходился моему предку внучатым племянником. Дед рассказывал, что в Россию, в Смоленскую губернию, переехал, судя по семейному преданию, только мой прапрапрадед со своей женой и детьми, а потому даже у деда моего заметно еще во внешности присутствие восточного: легко загорающая на солнце кожа, карие глаза и широкий прямой нос, перешедший и мне по наследству, как говорит, смеясь, дед. После какого-то анализа ДНК, он очень радовался, что в его сыне, моем отце, и во мне, течет настоящая древняя кровь, но я только помню, как мне чуть плохо не стало, когда я увидела многочисленные пробирки с «голубой» красной жидкостью.

Семья прапрапрадеда продает некоторые семейные украшения, чтобы купить участок земли в Российской империи. Выбор падает на деревню Подлипки Смоленской области, недалеко от которой располагалась барская усадьба. Помещица, которая жила по соседству наверно так до конца жизни и не подозревала, что работящая семья не просто обогатившиеся буржуа. Во всяком случае, история нашей семьи хранилась глубоко в недрах нашей собственной семьи, и не выходила за ее пределы. Только разрасталось хозяйство, увеличивалось потомство и скоро небольшая усадьба помещицы была окружена землей и постройками, принадлежащими людям одной фамилии. Про прапрапрадеда сохранилось мало воспоминаний; дед знает о нем только по рассказам своей матери, которая, однако, сознательно помнила только своего свекра, моего прапрадеда. Яков, может получив такое воспитание, а может и сам избрав свой путь стал звонарем в сельской церкви. К концу своей жизни он почти оглох и ему, казалось бы, должно было все сложнее благовестить. Но люди, жившие в соседних деревнях и их потомки, много еще времени после смерти Якова восхищались, как же чудесно он звонил. «Слушаешь, и душа очищается», «ангелы взывают». Яков был прозорлив. Он назвал точную дату своей смерти и в названный день спокойно лег на лавку в доме и умер. Несмотря на то, что в отличие от своего отца, Яков большую часть жизни посвящал церковным службам, он благодаря своей прозорливости видел, что ожидает его семью. Как-то Яков подозвал еще юного сына, моего прадеда Трифона и сказал ему:

- Невиданное начнется, страшное. Работай и трудись, все на твои плечи ляжет. Не забывай про то, откуда мы, и не забывай, что все мы от Бога. А скажут: «Откажись!» - стой, смотри прямо в глаза врагу твоему и нашему и тверди «Никогда, во веки веков!». И коли не дрогнешь, и как Петр не откажешься троекратно, и клятву свою сдержишь, то не тронут тебя. Все откажутся, и беда им будет, а тебя помилует Бог.

Семья у Трифона тогда была небольшая: из детей только одна дочь, сестра моего деда. Прошла гражданская война, которая затронула восток и юг и никак не отразилась на жизни нашей семьи. Трифон все так же продолжал работать, рано оставшись без отца научился содержать большое хозяйство. Были в то время, конечно, и «крестьяне-дезертиры», которые, прознав про новую власть, - сбегали, искали лучшей участи. До прадеда потом дошли слухи, что они умерли во время гражданской. Остальные работали как и прежде. Редко наведываясь в город, кто-то из помощников прадеда или из его семьи узнавали о каких-то «красных». Сам же прадед уже давно махнул на них рукой, говоря, что черт голову сломит, кто там против кого; надо продолжать заниматься своим делом. Правда их стали теперь называть кулаками, но Трифон не обращал внимания. Новая власть-то и сама толком не разобралась, кого именно называть кулаками и как к ним относиться. Это тогда в Москве кричали, спорили, разрушали церкви и храмы, делали из Лавры музей… А я знаю, что к нашей сельской церкви, где когда-то звонил Яков, никто и подступить не смел. Люди все так же верили, посещали службы и работали в деревне вместе с прадедом и его семьей.

Однажды произошел следующий случай. Трифону тогда было двадцать лет. Как-то днем он поправлял избу, в которой жил; дедушкина сестра играла на дворе с крестьянскими детьми: садились на небольшой возок, а старый крестьянин Игнат, как будто бы вспоминая свое собственное детство, водил под уздцы лошадку и хохотал больше ребятишек. На дороге появилась фигура крестьянина средних лет, к которому мой прадед был привязан чуть ли не больше, чем ко всем остальным, за его усердную и всегда аккуратную работу. Иван (так звали крестьянина) был одним из тех, кто наведывался в город, по житейским поручениям или же, чтобы встретить какого-нибудь родственника, решившего навестить деревню и уведомлявшего о своем приезде заранее. Вот и в этот раз Иван шел не один, подле него семенил человек странной наружности, в черном плаще, с интеллигентной бороденкой и постоянно прищуривавшийся, как бы разглядывающий впереди себя владения прадеда. Трифон отложил инструменты, вытер руки полотенцем и тоже стал рассматривать приближающегося незнакомца. Письма ему никто не писал, приезжать никто не собирался, но Иван шел улыбаясь и о чем-то беседовал с этим человеком. Подойдя к Трифону он весело произнес:

- Вот, батюшка, приезжаю в город, а вас там ищет человек. Такого-то мне говорит надо, где живет, далеко ли, давно ли, про хозяйство расспросил, ну а я ему и рассказал, что все своим чередом, работаем, крестьян хватает и хлеба.

Иван глупо улыбался и как будто сам был рад, что смог при случае похвалиться своим барином перед незнакомым человеком.

Бороденка стоял и прищуривался на играющих детей и Игната. Трифон заметил, что у него на рукаве была красная повязка.

- А вы кто по званию, сударь? – перевел он взгляд на прадеда и слащаво улыбнулся.

- Нет у меня звания, не служил.

- Да этих-то уже и так нет. Я, так сказать, по роду деятельности вашей спрашиваю. Крестьянин, кулак? – как-то вкрадчиво спросил бороденка.

Ивана чуть не до слез обидело, что его барина, которого, как он знал, за глаза звали князем, а он где-то слышал, что у самого царя все родственниками князьями называются, - прилюдно обозвали.

- Какой он кулак, крестьянин? Али не видишь, кровь-то в нем, поди тебе, не простая, княжеская! Батюшка-царь его братом величать может, а ты вон что выдумал, крестьянин! Тоже мне! - Иван сразу же потерял всякий интерес и уважение к новому знакомому.

Трифон усмехнулся простодушию мужика.

- Иди, Иван, в дом, возьми детей.

Иван, насупившись, пошел к играющим. Когда детей, сильно расстроенных и заплакавших, завели в дом, Игнат пошел отводить лошадь.

- Смотри, мужичок, будешь сам вместо лошадки! – бороденка залился коротким смехом, безмерно радостный, что так современно-политически пошутил.

Игнат остановился.

- Да ты одурел, что ли ? Бога побойся! – Игнат вскинул ладонь в сторону видневшейся сельской церкви. – Дурья башка. Ишь, с кобылой сравнил…

Игнат тяжело зашагал к конюшне, все что-то бормоча про себя и возмущаясь. На лице гостя появилась снисходительная улыбка. Так бывает, когда человека на словах обольют грязью, а он и думает: «Ничего, глупым надо прощать» и продолжает улыбаться; самого себя-то как простить ? он и так виноватым себя не считает.

- О чем-то говорить было угодно? – спросил Трифон, провожая взглядом Игната.

- Уж и не знаю, как к вам теперь обращаться…

- Трифон Яковлевич.

- Вы же с такими людьми на короткой ноге, - бороденка картинно поднял руки к небу.

Трифон уже хотел ответить, что все это вздор, мужичьи разговоры, но потом что-то вспомнил.

- О чем говорить было угодно? – повторил он вопрос.

- Так об этом самом, светлейший, об этом самом и говорить. Что же это вы наделали? У вас вон дети, два вершка еще, а уже над людьми измываются. Нехорошо…

- Дети играли.

- О, это не дети, вы растите врагов своей стране, тунеядцев, угнетателей.

Конечно же, гостю было невдомек, что среди играющих была только дочь Трифона, остальные же были крестьянскими ребятишками и, играя с дедом Игнатом, они вряд ли думали о его будущем угнетении.

Трифон плотно сжал губы, смотрел куда-то вдаль и молчал.

- Может не знаете, в своем-то поместье, что уж все давно поменялось?

- Что же поменялось?

- У нас теперь трудящийся на первом месте. Попили кровушки, хватит, теперь наш черед, - лицо говорящего исказилось в какой-то уродливой гримасе. – Привыкли чужим трудом жить! Заставить бы вас самих что-то сделать!

Его как будто распаляло все больше и больше, что Трифон молчал.

- Награбили, значит, казенных бумажек, а делиться-то, а? как?

- С кем делиться, с вами? – Трифон усмехнулся. – Ну, советом поделюсь. Языком много не намелешь, для этого жернова нужны.

Замечание Трифона привело гостя в какое-то странное состояние, и цвет его лица почти слился с цветом повязки.

- Что же, по-вашему мы только именем своим живем? По Божьей воле мы имя получаем, а своим трудом кормимся. Мы, князья, работаем и служим государству, а вы что делаете, позвольте спросить ? – он спокойно взглянул на незнакомца.

- Князья, значит, говоришь, - прошипел тот. – Нет больше князей, в оврагах гниют твои князья! И не воскрешает он их что-то, по воле-то по своей! Что же не воскрешает, если работнички из них такие прилежные?! – бороденка тыкал своим маленьким пальчиком в сторону церкви и весь прямо-таки исходил злобой.

Ничего не говоря, Трифон взял его за лацканы плаща, чуть приподнял и отшвырнул. Бороденка больно упал на спину и первое мгновение не мог понять, как же Трифон посмел с ним такое сделать.

- Да я тебя… Да я тут все… - комически махал он руками. – Да я вас по миру пущу!

Трифон плюнул в его сторону и направился к избе.

А он вернулся, и не один. Через три года. Большевики определились и кулаки стали вновь плохими. С тех пор в нашей семье начались испытания. Дедушкина сестра рассказывала, как она стояла рядом с отцом и смотрела, как незнакомый мужик, таща за узду лошадь, кричал: «Пшла! Н-но!» и цокал своим языком.

- Папа, куда лошадку уводят?

- Она уже старая, ее на рынок отведут, а мы потом новую купим, - отвечал Трифон, гладя дочь по голове.

- А с кем мы играть будем ? Не хочу другую лошадку! – плакала маленькая Шурочка.

Но забрали не только лошадь. Пока один справлялся с животным, другие, количество которых казалось бесконечным, тащили из избы самовары, сундуки, один даже зачем-то выламывал оконную раму: «Добро слажена».

- Ну что, Трифон Яковлевич, как работать теперь будете, без холопов ваших и добра нечестным трудом нажитого? – бороденка, который был в таком же черном плаще, но уже с красными клапанами на воротнике и в фуражке с красной окантовкой, подошел к прадеду. – Пройдемте в избу, надо уж дело окончательно завершить. Может и договоримся как, - он противно засмеялся. Трифон приказал дочке идти к матери, которая сидела на скамье около избы и стоически смотрела на разворачивающееся действо.

- Ну-ка, мадам, на своих двоих извольте, - к прабабке подошел бородатый мужик и, когда она встала со скамейки, он принялся выкорчевывать прочную деревянную конструкцию из земли. У него ничего не получалось, мужик принялся пинать доски ногой, а потом подозвал своего товарища и уже вместе, с двух сторон они пытались ее вывернуть. Прабабку это очень рассмешило; она начала показывать на них пальцем, а смех все усиливался и начинал переходить в какую-то истерику. Ее увидел Иван, подбежал и предложил пока идти к ним в избу.

В нашей же избе, помимо вошедшего Трифона и бороденки было еще несколько человек, наружности, схожей с наружностью их главного и одетых точно так же. Они курили папиросы прямо там, вальяжно сидели на кровати и рыскали по ящикам и шкафам спальни.

- Трифон Яковлевич, конечно, уже ничего не вернешь, придется вам теперь все, эдак, по-честному, не прятать капиталец по шкафчикам, - его помощник как раз достал черный сюртук хорошей ткани. – Вот! Ну не годится же никуда, дорогой вы мой. Но у вас еще есть возможность, счастливый случай, так сказать, успеть на наш идущий вперед поезд. Мы вам купе забронировали, Трифон Яковлевич, да, - он противно захихикал. – Фамилия ваша нигде себя особенно не запятнала, если бы не одно сказанное тогда неаккуратно словечко насчет вашей, причастности, так сказать, к людям другой…другого мировоззрения. Нехорошего, Трифон Яковлевич, мировоззрения. Но, дорогой вы мой, это легко исправляется! – он радостно хлопнул в ладоши. – Слово за слово, как говорится. Ну право, у вас так мало общего с этими...икра, фарфор, золото…

- Фарфор нашли и золото есть, - вставил один из помощников бороденки, невероятно гордый тем, что сумел выказать свою важность.

Бороденка зло глянул в его сторону.

- Не тот фарфор, не в фарфоре дело, - заметил он, отчетливо выговаривая слова.

- Что вам нужно? Забирайте все, я вам не препятствую, - спокойно ответил Трифон.

- Нет-нет, Трифон Яковлевич, вы меня не так поняли. Одно ваше слово, маленькая такая закорючечка на бумаге, что вы…не хотите иметь ничего общего со своим прошлым…

- А, вы об этом. Нет, – перебил его Трифон.

- Что «нет»? – улыбался бороденка.

- Нет, не отказываюсь от прошлого, не отказываюсь ни от кого.

- Позвольте, Трифон Яковлевич, в вашем положении…

- Да ну чаво его еще уговаривать! Леферанс еще может сделать ? – грубо заметил один из помощников, которому уже поднадоело сидеть в избе, так как кроме сюртука он больше не нашел для себя ничего интересного.

- Разводи огонь, Степка! – крикнул бороденка, и его голос как-то пропищал.

Один из помощников бросил в печь зажженную спичку и скоро дрова совсем разгорелись.

- Тащи сюда!

Степка метнулся в другую комнату и через секунду вышел, держа в руках стопку каких-то бумаг. Трифон сразу узнал их. Бороденка, прищуривая глаза и тихо смеясь, сунул эти бумаги в руку прадеда.

- Ну давай, ваше высочество, Трифон Яковлевич, хорони со всеми почестями!

О чем думал тогда Трифон ? Любивший историю, Россию, считавший себя причастным к этой истории... Боялся забвения? Среди бумаг были грамоты с гербом и печатью, подтверждавшие титул и бережно хранившиеся не одну сотню лет; были воспоминания прапрапрадеда о своей семье и наших родственниках, которые он начал собирать еще в Византии и продолжал в России; были даже какие-то хранившиеся вырезки из газет, где писалось, как расширяется наше хозяйство в Смоленской губернии…Нет, Трифон не боялся забвения. «И не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убить». Он знал, что так же, как и ему рассказывали в детстве о предках, так и он расскажет своим детям, а они расскажут своим и эта нить никогда не прервется, даже если бумаги, пусть важные, но все же бумаги, будут навсегда уничтожены. В детстве я не понимала, почему меня учат истории. Почему заставляют это учить... Не знаю, как мои правнуки, а сейчас я понимаю и помню.

Отчего же прадеда просто не расстреляли ? Им надоело всех расстреливать. Для собственного удовлетворения отраднее унизить, посадить в тюрьму, все отобрать, но оставить в живых.

Когда Трифон вышел из избы, к нему бежал раскрасневшийся Иван и кричал:

- Батюшка, да что же они делают! Да что же это такое!

- Иди, иди, Иван. Пошли в избу.

- Вы прикажите, мы их всех здесь…

Прадед успокоил Ивана. Говорят, что он всегда умел оставаться спокойным; даже если сердце его обливалось кровью, он ни одним намеком не выказывал своего состояния. Бороденка и его товарищи выходили следом вполне довольные собой.

- Трифон Яковлевич…

- Еще что-то ко мне? – обернулся на него прадед. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.

- Да нет, увольте, не побеспокоим до поры до времени…

Скорее всего, бороденка хотел сказать что-то другое, но понял, что никак не сможет вывести Трифона из себя, разве что тот опять, не церемонясь, швырнет его о землю.

И он удалился, покрикивая на своих помощников, тащивших, кто что успел взять.

 

Алёна Васелькова

Продолжение следует

 

Источник изображения (Музей. Бывший гостиный конюшенный дом. Валаам. Июнь 2011 года. Фото Краеведъ (FotosergS) - Яндекс-фото