Allégorie de la Justice, Gaetano Gandolfi, entre 1760 et 1762, Musée du Louvre

Случай - или хороший учитель, или его не бывает вовсе. Я прихожу к своему товарищу на чашку чая (и не всегда чая) послушать великую музыку на роскошных «носителях». Ах, слышали бы музыканты и завсегдатаи концертов минувшего об этих «носителях»! Однако куда денешься от времени, да еще вдали от филармонических центров.

А там, у товарища, живущего музыкой, сами собой являются и книги из тех, которые где-то издаются и продаются, но на которые случайно не наткнешься – «места надо знать». И я ухватываюсь за Нормана Лебрехта, его «Маэстро миф. Великие дирижеры в  схватке за власть», потому что, едва заглянув в оглавление, вижу, что  книга-то о Караяне и Фуртвенглере, Бёме и Тосканини, Баренбойме и Мете – дирижерах, которых слышал в старых студийных записях и ТВ и которые успели стать «святцами», эталонами, так что и любительски слушая музыку на вчерашних плохих проигрывателях и на нынешних дорогих «носителях», уже притворяешься знатоком, и при случае умеешь ввернуть, что «вот тут у Караяна, а вот тут у Аббады и Орманди…»

И я уже нетерпеливо разгибаю книгу. А там! Фуртвенглер советуется с Геббельсом о реперутаре, Караян дважды вступает в нацистскую партию (мало ему одного раза!), Карл Бём славит нацизм за желание убрать женщин из политики, хотя замечает, что и среди них встречаются стоящие – вон некая Райнер Мария Рильке даже написала несколько неплохих стихов. И всё в этом роде. Дирижеры подольщаются к диктаторам, доносят друг на друга, торопятся попасться на глаза, борются за  оркестры. И на месте гениев являются корпоративные разбойники, повязанные «схваткой за  власть».

Разозлиться бы, что автор выдергивает из-под тебя стул и отнимает последние идеалы, а я вдруг без всякой внешней связи вспоминаю последний кинофестиваль «Невский благовест», прошедший месяц назад в Петербурге, и одну из его картин, где в старой союзнической хронике снят Освенцим. Сколько мы видели  о нем страшных документальных картин, начиная с роммовского «Обыкновенного фашизма», а тут опять новое невиданное, невыносимое. Сколько же этой хроники в мире! В этой фашистские офицеры из лагерного начальства по приговору союзников голыми руками хоронят сотни трупов, зная, что трупный яд убьет их. Может быть, это самая справедливая форма казни для нацистских преступников. Мера за меру. Вместо «милосердного» расстрела страшное умирание, как у тех, кого они обрекали этому умиранию вчера.

 И уж как-то само собой, словно только ждала повода, вспоминается безжалостная хроника в картине С.Лозницы «Блокада», в документальных лентах краснодарского режиссера В. Тимощенко об армянской резне 1915 года, в картине И.Твердовского «Сороковые. Большие  игры маленьких людей», в документальных сериалах В.Правдюка о первой и второй мировых войнах и сотнях других хроникальных картин мира с их всё новыми и неисчерпаемыми материалами. Кажется, эта правда и копится для того, чтобы каждый из нас однажды со страшной метафизической ясностью понял простую мудрость старого и из-за старости уже неслышного нам изречения,  что «всё тайное однажды становится явным». И, похоже, это Господь Сам, вразумляя нас, снимает страшную хронику, видя, как скоро мы забываем правду, потому что слишком ценим душевный покой,  исподволь порождающий  новых злодеев, которые охотнее всего сеются и поспевают на полях забвения. А Он хочет научить нас слышать и не быть «второгодниками» в таких уроках, чтобы однажды это безумие все-таки остановилось.

И я уже охотнее прощаю неблагодарный труд Нормана Лебрехта с его разоблачительным рассказом о неприкосновенных дирижерах. Его расследования могли показаться припозднившейся сплетней, честолюбивой забавой ищущего успеха ума, данью нашему мстительному времени, которое не выносит незамаранного величия. Но вижу, что дело глубже, что случайность – подлинно только форма существования закономерности. С чего бы, кажется, сошлись такие дальние предметы, как хроники Освенцима и великие Фуртвенглер и Караян? А, видно, не без причины, потому что  в тот же вечер (я же говорю, что случайностей нет) попадётся мне у моего товарища  и другая книга -  Алекса Росса «Дальше – шум». И я увижу, как венская скрипачка и дирижер Альма Розе, племянница Густава Малера, составляет из заключенных женщин оркестр и поднимает дух охраны Освенцима вальсами Штрауса и «Грезами» Шумана, а Гитлер отправляет офицеров СС в Байройт слушать Вагнера и составляет программы для оркестра Брукнера.

Вон оно, значит, как! Как будто в параллельный мир заглянул. И вчерашняя любовь к Караяну и Фуртвенглеру, а косвенно отчего-то и к невиноватому Малеру, потемнела. И уже никогда не вернется прежний свет и радость слышания, словно дирижеры даже и безупречным исполнением таинственно повредили тем, кого они так вдохновенно толковали - Бетховену и Вагнеру, Штраусу и Моцарту. Пройдет, конечно. Музыка победит, потому что рождена прямым Божьим, а не параллельным человеческим миром. И выходит - дело не в честолюбии Лебрехта или его непременном желании блеснуть до времени скрытыми фактами, а в том, что эти факты и нельзя скрыть просто потому, что Господь все равно напомнит о справедливости и том, что у нас «и волосы на голове сосчитаны».

Как там у Пушкина в «Борисе»: «Борис, Борис, всё пред тобой трепещет, Никто тебе не смеет и напомнить О жребии несчастного младенца,  А между тем отшельник в темной келье Здесь на тебя донос ужасный пишет: И не уйдешь ты от суда мирского, Как не уйдешь от Божьего суда».

И досада на разоблачительного автора сменяется горьким утешением, что зло, надеющееся укрыться во времени, будет изобличено в вечности. И мы будем чаще вспоминать навсегда правого Александра Сергеевича, что «гений и злодейство – две вещи несовместные» и лучше слышать шум времени и отвечать на его вызовы с памятью о Господнем взгляде и его неподкупной хронике.

Валентин Курбатов

Псков