Почти в каждом русском роду, в каждой семье есть свой рассказчик. Умение рассказывать истории «за жизнь» — это и есть та эстафета опыта, которую я считаю традицией именно русской (В.М. Шукшин, В.П. Астафьев, В.Г. Распутин… — на этом стоят). Мой дед был малограмотным крестьянином. И при этом — талантливейшим рассказчиком; отец тоже — большой любитель увлечь рассказом. Я не мог бы и сам объяснить свое призвание, готов отдать этот тяжкий груз любому желающему — все знают, что писаниями редко кто зарабатывал жизненные блага или хотя бы устраивал свою семью в покое и достатке. Если верить литературе, великий немец Э.Т.А. Гофман умер в нищете, и это при том трепетном отношении немцев к своим музыкантам, философам, художникам, которое и не снилось нам, русским людям, даже в самые лучшие годы «взлета России» .

Дед мой — необыкновенный рассказчик. Меня всегда поражала в нём эта способность рассказывать с юмором о таких страданиях, от которых замирала моя детская душа. Он прошёл концлагеря во Второй Мировой. Провоевав 42-й, самый страшный год, в 43-м попал в плен, был ранен, контужен и увезен с поля боя румынами. «Очнулся я, лежу на земле… Шарк по лицу — кровь. А они наезжают на меня на лошадях. Хохочут, зубы белые…» Дед рассказывал так точно и метко, что его улыбка порой сменялась слезой. В Германии он работал, вынужден был работать под страхом мучительной смерти, на крахмальном заводе, и на его худые сгорбленные плечи легли годы таких мук, которые, быть может, не снились и на передовой. За нарушения режима, побеги, воровство пленному клали в рюкзак шесть–восемь кирпичей и на лямках подвешивали к плечам. Под командами «бегом!», «ложись!», «вставай!» провинившегося гоняли по плацу до кровавой пены изо рта — «нарушитель» терял сознание.

Дед попал на крахмальный завод и чудом выжил. Давали хлеб-эрзац, разрешали раз в сутки варить суп, варить картофелины в золе. Дед был умным рассказчиком и в перерывах работы рассказывал узникам истории «из жизни». Наградой были кусочки хлеба, печеная картошка, чаще — махорка на одну закрутку. И когда он скручивал цигарку, ему говорили наперебой: «сорок!», что означало: оставь затянуться дымом…

Весной сорок пятого дед вернулся из Германии в нашу глухую деревню. Тощие земли, коров кормили соломой, снятой с домов и дворов. Инвалиды... Безлошадные колхозы, большие семьи без хозяина, словом, куда ни глянь — слезы и ужасная нищета. Помню, он говорил: «Всю Европу проехал — ничего там фашист не тронул, все целехонько. Россию же — как черт пешней измочалил… Да-а, только нас, славян и не считали за людей они, сволочи…»…

Я был еще мальчишкой, а дед, как я понимаю теперь, совсем не старый еще, ходил с палочкой. Когда он брался за соху, его мотало так, что лошадь, чувствуя что-то, останавливалась. А бабка принималась плакать. «Василёк, а ну-ка попробуй ты, сынок», — говорил он. Он нарочно называл меня «сынок», чтобы придать мне уверенности. Бабка начинала выть еще громче. «Ну чего ты, старуха, как по мертвому…Осилим как-нибудь… Поле большое, но осилим…»

Ввечеру в нашей избе собирались инвалиды, участники войны, оставшиеся в живых — старики и те, что были помоложе. В чистой горнице они сидели на лавках, плевали и, сморкаясь, вытирали руки о штаны; чаще всего они рассказывали о прошлой войне, о плене, о политике, о Германии («а у них…»). А чтобы я случайно не проболтался на улице (время было такое, что «хватали за язык»), меня прогоняли из горницы. Тогда я пошел на хитрость: поздними вечерами я стал прикидываться спящим, и то, что рассказывали о войне, ругали Гитлера и Сталина — все это не вязалось со стихами и рассказами на страницах «Букваря» и «Родной речи», с рассказами учительницы и пышными речитативами из приемника.

До «хрущевских» времен бывших военнопленных «таскали», вызывали по повесткам в районный НКВД, иногда неделями шли допросы: «…в каком подразделении служил, при каких обстоятельствах попал в плен, где работал в плену, почему не бежал…». Думаю, что дед избежал сталинских лагерей, потому что имел великолепную память, наизусть помнил номера частей, в которых служил, имена и фамилии командиров, помнил название «высоток», фронтов, а в Германии работал не на военном заводе, а на крахмальном. Дед не был предателем. Он попал в плен полумёртвым, без сознания. Германия в 45-м была разбита, из нее было вывезено оборудование, «трофеи», но что же случилось потом? Германия, расчлененная, по заслугам униженная — встала с колен. Мобилизовав все лучшие силы талантливого немецкого народа, молодежи, опираясь на вековой опыт трудолюбия, добросовестного исполнения любого дела. Германия не только выжила, но вошла в число передовых стран Европы, она и сегодня тянет огромный груз «единого пространства», дотирует Грецию, Италию… Сегодня обвиняют Сталина, что он отыскивал предателей. Думаю, что основная причина всех бед России и сегодня — именно предательство, русское предательство. Нам навязывают «общечеловеческую мораль», но вопрос решается просто: «Общечеловек, кому ты в первую очередь протянешь руку помощи: своей матери или чужой — при невыносимых обстоятельствах? А какой дом побежишь тушить при пожаре — дом соседа?». И так во всем. Накорми своих детей. А потом помоги другим. И будет все в полном порядке. Жить в ладу с собственной совестью, вот основа.

Василий Киляков