Почему этот обычный день минувшего лета все стоит и стоит у меня перед глазами? И ехал куда – позабыл, и места точно не вспомню. Где-то под Невелем. А вот остался день моментальной фотографией и зачем-то приходит в сны.

… Лес греется, бездвижно нежится под еще не разошедшимся солнцем. Осина посверкивает, будто пересыпает блеск под несуществующим, одной ей слышимым ветром. Шмель возится в цветах, ворчливо перебирая их и оставляя их один за другим с нескрываемой досадой. Кукушка лениво и равнодушно пересчитывает чьи-то недолгие годы, словно откладывает их на счетах. Коршун лениво вычерчивает круг за кругом, как долгую мелодию дня. Озеро светится покоем и далью, подставляя себя любящим взглядам деревень, которые высыпают на пригорки, как ребятишки, и завороженно молчат, остановленные простором и сиянием высокого июньского полдня. Душа и глаз просят церкви на одном из холмов – белой свечи, которая тотчас собрала бы день и даль, а чаша озера при первом звоне ответила бы чаше неба. Но церкви нет. Далеко разошлись друг от друга русские деревни, все меньше изб выбегают посмотреть на свое отражение, и красота отзывается болью, как если бы весь этот ненаглядный день в облаках, птицах и водах о чем-то молил твое сердце, заранее зная, что не удержит тебя.

Мы сбегаем в города, в мертвую тесноту спальных районов, в соревновательное щегольство столиц, где прекрасные храмы собирают прекрасные хоры, где блестящие мастера пишут блестящие иконы, где просвещенные батюшки говорят просвещенные проповеди. Мы крестим своих детей в домашних тазах, софринских купелях, мраморных бассейнах, озерах и реках. Мы складываем умные общины, издаем прекрасные религиозные журналы, созываем «горячие» соборы и даже создаем религиозные партии. Но при этом уверены, что «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя», не эту землю. Не наши мегаполисы и растратившие свет и радость редеющие деревни. Даже не наши состоятельные монастыри, в которые мы заходили только в пору их становления, в годы начальной нищеты и разрухи, пока братия держится молитвой и духом.

Мы еще слышим эхо старой русской речи и молчания и иногда узнаем их в высоких июньских днях посреди опустевших деревень и заброшенных кладбищ, но уже узнаем только с книжным удовлетворением, как к случаю явившуюся цитату. И кажется, нам больше всего не нравится в тютчевской цитате именно это – «в рабском виде». Не прошли даром революционные гордые прописи «рабы не мы, мы не рабы».

В истории вообще ничего даром не проходит, несмотря на печальное утверждение Гаврилы Романовича Державина, что «река времен в своем течении уносит все дела людей...» Нет, воды этой реки только подставляют грядущему зеркало, чтобы будущее училось отражаться в них без постыдного повторения, а узнавая родное как юность в старости. В реке времен не будет слышаться отчаяния только, если мы однажды догадаемся, что «вечность» не бездонная яма, пожирающая несчетные поколения, а Божий день, полный света. И каждое новое поколение – есть только малая черта общего Лика, общего Господня образа, который не дан нам Богом в завершении, а создается в сорадовании и сотворчестве с Ним всеми нами, пока не будет проповедано Евангелие во все концы Земли и мы не сойдемся с Богом как с Первообразом в полноте черт и не сбудемся и сами не станем Вечностью. Мы идем в истории не вперед, а как круги по воде – во все стороны, пока не займем границы мира.

Историческая усталость иногда провоцирует нас повторить какую-то часть пути, которая была плодотворной, но Господь не зря зовется Творцом не в прошедшем времени. Он – Творец всякий час, в вечном настоящем, и ждет от нас того же, не принимая хотя бы и лестного, повторного шага и механического, хотя бы и внешне уверенного шага, каким мы идем сегодня в общественном и церковном строительстве, страшась посмотреть на глубину результата, на творческую полноту духовного развития.

Мы обманываем себя, что история кончилась, что «перепробовано все» и что хватит метаться и надо спокойно входить в ту же воду: в капитализм и рынок экономически, в «святую Русь» духовно, стараясь не замечать страшного противоречия и несводимости этих путей. А только как не заметишь, когда душа криком кричит от этой несогласимости.

Рынок требует постоянной лжи, какой является всякая реклама, и ростовщичества, каким является всякая банковская операция, требует (не смея сказать прямо) уничтожения духовной жизни, ибо она приходит в противоречие с идеалами потребления (если тут уместно слово «идеал»). Неделя невольной неправды, в которую ввергает человека общество, не покрывается воскресным днем храмового спасения. Горизонталь земной истории и вертикаль небесной не составляют креста, а только рассекают сердце. И требуют от верующего человека удвоенного мужества.

История в вековом понимании, история Александра Великого и Ганнибала, Наполеона и Кутузова, завоеваний и освобождений действительно подходит к концу, исчерпывает себя. Человечество в походах и войнах, победах и поражениях, революциях и реставрациях постепенно созрело для небесной истории, для путей, которые она пока только декларирует, для неведомых земель, в которые оно давно высылало своих «разведчиков» – подвижников, мучеников, святых. Они рассказывали нам о свете и счастье сияющей бедностью и любовью страны, и мы слушали их благодарно, но всякий раз оставляли для воскресения, для храма, предпочитая другие шесть дней все-таки жить своим заведенным порядком, в послушании не Небу, а «странному гражданину», как зовет его Постная Триодь.

Если не обманывать себя, легко увидеть, что так душу не сохранишь. А сделать церковь обычной частью быта, воскресным «клубом», «разгрузочным днем», как у добрых американцев, у русского человека не выйдет. Он в церкви механически стоять не будет. Так что же – выхода нет?

Да как нет? Вот он сияет – небесный, еще не начатый нами путь, лествица Иаковля. На первую ступеньку встанем, на вторую, а там уже легче, там Бог поможет. В церкви нет высшей школы. Там всегда начальная, ибо там мы навсегда дети. Там каждый день сначала. Были бы открыты глаза и сердце.

*  *  *

Может быть, вот за этим и синел тот день и сходились к озеру деревни, не утешенные церковью. Чтобы мне однажды увидеть, что небо-то было над ними так же бесконечно и нежно, как «объятия Отча». И что оно все ждет нас.

Валентин КУРБАТОВ

Перейти к содержанию номера