Когда бегун на марафонской дистанции выходит на финишную прямую, он собирает в кулак последние силы и, превозмогая усталость и боль в мышцах, делает последний рывок, чтобы пересечь финишную черту первым.

Нормальный человек, разглядев на горизонте цель, устремляется к ней, бежит, летит… Вряд ли можно отнести меня к нормальным людям. Ведь я на финишной прямой неожиданно остановился и присел на обочину, чтобы остыть. Мне показалось не лишним еще раз подумать, стоит ли мечту превращать в позолоченный кубок, пылящийся в шкафу.

После такой остановки обычно следуют упрёки близких, сожаления тех, кто тебя любит; и злорадство врагов. Но это проходит. Остается же нечто очень важное… И ты один в тишине сидишь на траве, подняв голову к небу. И безмятежная синева принимает в свои бережные ладони твоё усталое сердце.

Это здорово - потерять страх и обрести покой. Это необычно - отдать желания и получить блаженство.

Вчера владелец нашей фирмы, он же Генерал, подписал приказ о введении меня в совет директоров. Кроме ежемесячного оклада в пятнадцать тысяч долларов мне полагался фиксированный процент от прибыли - это еще тысяч двадцать. Генерал передал мне кожаную папку с приказом и застыл с улыбкой Терминатора, ожидая от меня бури благодарностей. Моя просьба подумать неделю за свой счёт его удивила. Но он извещён о моих нетипичных реакциях на происходящее. Именно это во время кризисов приносило нашей фирме немалую прибыль. Поэтому своё согласие на недельный отпуск Генерал всё-таки дал.

Итак, сегодня наступило утро новой жизни. После выполнения утреннего правила, зарядки и душа я сидел в кресле у открытого окна с чашкой кофе. Слушал пение птиц, подставив лицо солнцу.

Так случается иногда… На пике напряжения мощная, невидимая сила вдруг останавливает время, сходит на тебя облаком абсолютной тишины. Ты принимаешь это всем сердцем, принимаешь с благодарностью. Тихий ветерок подхватывает тебя, пронизывает добрым теплом и несет в безбрежный океан, куда впадают великие реки: свет, истина и любовь.

Ко мне вошла дочь. И я сделал первое открытие дня. Моя Киска повзрослела и превратилась в красивую, уверенную в себе женщину.

- Па, включи, пожалуйста, Интернет. Мне почту проверить нужно.

- Конечно. - Потянулся к модему и нажал кнопку. Загорелся синий огонек. Совсем недавно я носил свою маленькую дочку на плечах, надевал платьица и кормил мороженым перед детским сеансом кино. И в благодарность получал вот этот волшебный взгляд - прямой, задумчивый, полный ожидания радости, предвкушения маленького детского чуда. - Людмила, ты довольна своей жизнью?

- Конечно, - кивнула дочь и остановилась. - Слушай, пап, ты здоров?

- Вроде, здоров, - улыбнулся я в ответ. - Вот только смотрю на взрослую дочь и думаю, а что бы еще сделать для неё?

- Ну-у-у, - протянула она, разглядывая потолок в пятнах, - можешь дать денег на новые джинсы… Если хочешь…

- На, возьми, - протянул деньги. - Только мне кажется это так, мелочь. Вот если бы…

- Ну, не скажи, - засияла дочь, - новые штаны - это здоровски! Спасибо, - чмокнула меня в щеку и унеслась.

На кухне жена занималась цветами. Я присел на диван. Она обернулась:

- Кушать хочешь?

- Спасибо, нет. Скажи, Даша, ты счастлива?

- Ага. - Она указала совком на длинный ствол кактуса. - Как ты думаешь, не обрезать ли мне ему верхушку?

- Обрежь. Он только лучше станет. Ветки выпустит, закучерявится. А то он похож на разбойничью дубину.

- Я тоже так думаю. А чего это ты про счастье вспомнил?

- Да вот, вспомнилось… Так ты можешь сказать о себе: мурр-мяу, жизнь удалась, не нужны нам ваши Таити, нас и здесь неплохо кормят?

- Именно так я всем и говорю.

- Спасибо тебе, Дашенька. Это приятно слышать.

- Пожалуйста. Приходите еще. Слушай, а ты не заболел? Ты ночью вставал несколько раз.

- Да вроде здоров. - Я не стал говорить, что ночью совсем не спал. Чувствовал-то себя прилично. На удивление.

- Пойду, пройдусь.

- Давай. Подыши там…

- Дашь, а ты помнишь, как в белом платье в свадебном путешествии по набережной со мной гуляла?

- Только вчера его доставала. Слушай, одно расстройство! Я в него уже никогда не влезу.

- И не надо. Ты теперь не юная девушка, а мужняя жена и мать взрослой дочери. В тебе должна быть стать державная. Так что нечего вздыхать над старыми платьями.

- Так ведь ты первый вздохнул.

- Я на другую тему… Ладно, пойду.

Лифт с мокрым полом и разрисованными стенами с лязгом остановился. Вошел старик с коляской. Малыш поднял ко мне пухлое личико и улыбнулся четырьмя зубками. Потом рассмотрел граффити на потолке и стенах, поболтал ножками, подвигал ручками… А мы с дедом смотрели на мальчика и улыбались каждый своему.

Во дворе в песочнице кричали подростки. Они часто собирались в этой песочнице и всегда кричали. Возраст такой, шумный. Только сегодня они делали это осмысленно. Низко над землей кружился белый голубь. А в вышине парил коршун, готовясь к нападению. Подростки пытались его прогнать. Наконец, белый голубь вернулся в старую дощатую голубятню, а коршун вяло удалился в сторону парка.

Из-за угла соседнего дома на меня выскочил и чуть не сбил с ног Андрей. От него пахло свежим пивом. Он замер, опустил глаза, потом поднял - и так несколько раз. Наконец, внутренняя борьба завершилась. Он решительно посмотрел в мою переносицу, выдохнул и сказал:

- Ладно! Хорошо! Согласен. Я тебе должен. Вот возьми, а то всё равно пропью. - Он достал бумажник и отсчитал несколько зеленых купюр. - Проверь.

Не глядя сунул я деньги в карман.

- Тебе верю, Андрюш, потому что ты крайне честный человек.

- Прости за задержку.

- Ерунда. Я всё понимаю. Тебе спасибо.

- Ну ты заходи, а? Ленка тоже рада будет. Зайдешь?

- С удовольствием. Привет Елене. Она у тебя золото. Вообще, Андрюха, нам с тобой с женами крупно повезло.

- Да?.. А-га… А ты, случайно не заболел?

- Может быть. Наверное, у меня приступ белой пушистости.

- А-а-а! Это бывает. Только ты вроде вчера не пил?

- Не пил. Это на сухую.

- А-а-а! Ну ты, сосед, не грусти…

- Не буду. И ты тоже…

У входа в метро остановился и подумал: входить или нет. Но кто-то сзади мягко подтолкнул, и ноги сами внесли меня в аквариум станции. Занял очередь в кассу. Слева за огромным витринным стеклом парни пили баночное пиво и размахивали руками. Передо мной стояла очередь: кто читал, кто копался в сумке, кто разговаривал с соседом. Справа молодой милиционер бдительно рассматривал входящих на станцию пассажиров. Я пожалел, что не захватил с собой почитать.

Наконец, очередь растаяла, и передо мной осталась одна читающая девушка в голубых джинсах. В полутора метрах от кассы, у стеклянной стены лежал старик. На пьяного он похож не был. И потом… он не дышал. Я шагнул  к нему и присел. Протянул руку к артерии на горле - тело уже остыло и видно лежало тут не один час. Я крикнул милиционеру. Он отмахнулся: отстань, без тебя знаю. Меня же привлекло лицо умершего. Лоб, нос и подбородок, цвета слоновой кости, принадлежали человеку интеллигентному. Одет он был в приличный костюм, несколько заношенный. На лице застыли покой и достоинство! И руки… Желтые старческие руки в пигментных пятнах с длинными пальцами - лежали на груди так… красиво. Как на портретах аристократов.

В метро ехать расхотелось. Вышел на залитую солнцем улицу и зашагал в сторону парка. Вдоль бетонной набережной выстроились магазинчики, шашлычные, пивные. У воды на складных скамейках сидели рыбаки. Рядом в полиэтиленовых пакетах шевелились ерши и окуньки с детскую ладошку. Андрей как-то сказал, что сюда запускали мальков карпа.

Только вспомнил об этом, как самый оснащенный рыболов подскочил и нервно задергал ручкой фирменной катушки спиннинга. Длинное удилище изогнулось… В общем, «недолго мучилась рыбёшка в рыбацких опытных руках». Но что это была за рыбина! Шикарный карп, сверкающий крупной серебристой чешуёй. Рыбаки со всей набережной сбежались полюбоваться добычей. В это время из кустов выскочили затаившиеся уличные коты с повадками и внешностью уркаганов и набросились на рыбёшек, оставленных без присмотра. Кажется, домашние киски сегодня будут питаться опостылевшим концентратом. Зато беспризорникам - пир!

Наверное, стоило бы все эти события проанализировать, нащупать схему, вычислить код судьбоносного ряда? Но думать не хотелось, и ничему я уже не удивлялся. Что-то подсказывало: самое главное событие впереди.

И даже мужчина, кричавший на весь район, заинтересовал только необычной белизной костюма и ботинок. Он стоял на веранде второго этажа итальянского ресторана и звал меня. Им оказался мой бывший партнер Григорий, сбежавший восемь лет назад за границу. По мнению знакомого авторитета по имени Гарик, ныне покойного, прихватил с собой этот аферист больше двухсот миллионов долларов. Десятая часть этих денег была моей.

Тогда мало какие сделки доводились до конца. Одни разрывал обман, другие - смерть. Терять мы научились. Вернее, нас научили… Как-то Бальзак сказал, что в основе каждого крупного состояния лежит преступление. Чтобы сохранить заработанное, нужно защищаться, стрелять и убивать. А я не настолько ценил деньги, чтобы пойти на убийство, поэтому мне суждено было терять и быть обманутым.

Однажды подсчитал, если бы вернуть хотя бы половину заработанных денег, осевших в карманах жуликов, я бы стал мультимиллионером. А мы с женой вот уже лет пять на ремонт квартиры накопить не можем. И всё чаще называют меня не мульти… не милли… - а просто неудачником. И ещё лузером, хиппи и Лебовски. Последнее, как и предпоследнее, - в честь героя одноименного фильма братьев Коенов, пацифиста, бездельника и любителя кегельбана.

Григорий усадил меня в кресло и подозвал официанта. За его столиком сидел мужчина с бицепсами и цепким взглядом, и ещё миловидная девушка, непонятно чья. На столе толпились полупустые бутылки с красным вином, тарелки с пастой и пиццей.

- Виноградный сок, заводской, - сказал я официанту. Повернулся к сияющему белизной и улыбкой Григорию: - Столь шумное поведение заставляет меня волноваться за твою безопасность.

- Гарика и Вано нет в живых, - сказал он спокойным трезвым голосом. - Ты же знаешь. А с остальными я уже договорился и снял вопрос. То есть попросту купил их. Остался ты один. Ты не понял, братуха, я вернулся! Навсегда!

По воде в солнечных бликах плавали катамараны. Дети с набережной кормили уток. Золотистый ветерок реял над водой и залетал к нам на веранду. Я подставил лицо солнечным лучам. Казалось, я знал, что будет дальше. Совсем не хотелось ничему сопротивляться. Пусть это случится…

- Принеси кейс, - сказал Григорий.

Я посмотрел на стоянку машин перед рестораном. Среди черно-синих джипов и спортивных машин выделялся белый Крайслер с бампером, как у Бентли. Сейчас к нему подойдет мужчина с бицепсами и достанет оттуда белый чемодан. Так и вышло. Мне даже было известно, что там внутри и сколько. Оставалось уточнить в какой валюте. Белый чемодан лёг на мои колени. Я открыл его. Миллион евро.

- Надеюсь, без претензий? - спросил Григорий. - Или затребуешь остальное?

- Не затребую, - сказал я и подставил лицо солнцу. Там, где появляются большие деньги, человеческая жизнь не стоит ничего. С той секунды, как я коснулся белого чемодана, и моя жизнь обесценилась. - Чем думаешь заняться?

- Жить! Понимаешь, брат, просто жить. Я так по родине соскучился. Не веришь, готов землю целовать. А женщины здесь какие! Ты знаешь, что моя дочурка напоследок учудила?

- Знаю. Ты звонил мне и часа два рассказывал. Правда, подшофе.

Дочь его Танечку я помню хрупкой тихоней в зеленом трикотажном купальнике на даче Григория. Папа с год назад позвонил из Америки и сказал, что дочь выросла и стала ходить на вечеринки. Однажды она явилась около полуночи, за что получила от строгого отца классическим ремнем по традиционно мягкому месту. Танюшка обиделась и согласно американской традиции заявила в полицию о сексуальном домогательстве отца. Суд разбирался больше года. Всё это время дочь жила в чужой семье, ходила там по струнке и питалась едва ли не одними бобами, которые не выносила. Суд признал отца невиновным. Григорий из семьи ушел, оставив им денег из расчета тысячу долларов в месяц до наступления совершеннолетия дочери. Этой суммы жене и дочери хватало лишь на оплату скромной квартиры. Пришлось им устраиваться на работу и впервые в жизни зарабатывать самим.

- Представляешь, здесь можно смотреть на всю женщину, а не только выше уровня подбородка. И вместо американского обвинения в сексуальном домогательстве ты получишь благодарную улыбку! Вы тут даже не представляете, как прекрасны русские женщины. Вы их не цените. Хамы неблагодарные.

Девушка за столиком впервые подняла глаза с влажной поволокой и посмотрела на Григория с восхищением.

- Ладно, - сказал Григорий, бросил на стол деньги и поднялся. - Поедем в культурный парк. Мне он по ночам снился.

Я не стал говорить, что туда любит заходить сын Гарика. Молчал и том, что на похоронах отца он подходил ко мне и поклялся убрать всех, кто подставил отца, в том числе Григория. Мне сегодня очень комфортно молчалось.

Белый Крайслер внутри оказался просторным и прохладным. Жаль только, что солнце не могло пробиться сквозь тонированные стекла. В парке мы гуляли по аллеям. Заботливый парень с бицепсами шел впереди и освобождал нам дорогу. Григорий обнимал молчаливую девушку и что-то постоянно рассказывал. Уже в кабинке «колеса обозрения» на самом верху, где город весь как на ладони, я обнаружил, что на моих коленях лежит белый кейс. И охота мне с ним таскаться…

После «колеса обозрения», «американских горок» и «летучего голландца» Григорий позвал нас в старую шашлычную. Рядом с новомодными ресторанами это здание казалось островком прежней жизни. Среди древних тополей и плакучих ив шашлычная, обитая крашеными досками, дышала прежними запахами грузинских специй, трав и угольным дымком. Так пахло лето на море. Давно, в детстве.

Мы с аппетитом ели шашлык по-карски на косточке с бордовой капустой. Запивали душистой густой изабеллой… И тут на стул рядом со мной присел парень. Его лицо со страдальческой гримасой показалось мне знакомым. Я жестом успокоил охранника с бицепсами, придвинул мальчику чистую тарелку и положил жареного мяса с перченой красной капустой. Он, не говоря ни слова, набросился на еду. Я же пытался вспомнить, где мог его видеть.

 - Я им чужой, понимаете? - сказал он наконец. - Я чувствую, что мешаю своей матери. Даже в своей комнате, через стену это чувствую. Даже здесь, сейчас… - Он махнул рукой в сторону дома из желтого кирпича, повернулся ко мне и посмотрел в глаза: - А вы знаете, каково жить без родного отца?

- Я с шестнадцати лет живу без отца. Как уехал из отчего дома и поступил в институт.

- Но вы же могли приехать к отцу, написать ему письмо? Посоветоваться о чем-то… попросить?

- Да, мог, конечно. Но я этого не делал. Мы не были настолько близки. А что бы ты попросил у отца?

- Денег, - сказал юноша, опустив глаза. - Я бы купил себе квартиру и оплатил учебу в универе. Я физиком стать хочу. Как он, - прошептал мальчик и достал из кармана мятую карточку.

На фотографии была моя счастливая физиономия, круглая, лопоухая и без бороды. Рядом стояла Маринка в красном платье. Ну, конечно, мы были влюблены. Тогда мы верили в нашу любовь, верили, что это на всю жизнь. Когда Марина ушла от меня к сыночку дипломата, - я это воспринял, как ужасное предательство. Да, да, в том самом доме из желтого кирпича всё у нас началось и все потом кончилось. Самовлюбленный мажор бросил Маринку. Что было с ней дальше, я не знал. Оказывается, она родила сына. Моего сына.

Деньги… Да, эта презренная материя пронизала всю нашу жизнь. Конечно, слышать крики своей матери - от этого можно и с ума сойти. А Марина, помнится, в определенные моменты теряла контроль и кричала во весь голос. Да, трудно парню. Спрашивается, как ему без образования и связей заработать огромную сумму на квартиру? Смог бы я в молодости купить жилье по нынешним ценам? Вряд ли. Что ж, если у меня появилась такая нежданная возможность, отчего бы ему и не помочь? Тут ведь даже трудиться не надо - просто протянуть деньги и всё…

Я встал, прошел к официанту и попросил у него какую-нибудь сумку. Он предложил мне черный с золотом пакет. Я в туалете переложил в него половину содержимого белого кейса и вернулся за стол.

- Возьми это. Вернись домой. Купишь себе квартиру и… учись в своем универе.

- А вы? - спросил мой сын.

- Сейчас тебя проводит вот это мужчина. Скорей всего мы больше не увидимся. Прощай.

Григорий согласился отпустить охранника на полчаса. Я попросил его ещё забросить белый кейс ко мне домой и написал на салфетке адрес. Позвонил жене и предупредил о визите. Они ушли - онемевший сын и невозмутимый хозяин бицепсов.  Григорий спросил:

- Так этот «тайный плод любви несчастной» - от Маринки? Надо же! Героическая девушка. Гордая! Что же она сына тебе не предъявила?

- Ты же сам сказал: гордая.

Моё лицо ласкало заходящее солнышко. Григорий с девушкой ворковали о чем-то. А меня по-прежнему несли в золотистую даль пронизывающие струи блаженства.

…И неважно, что в густых ветвях плакучей ивы секунду назад мелькнуло перекошенное от злобы лицо сына Гарика…

…И неважно, что жить мне осталось несколько минут…

В моем сердце не осталось никаких желаний. Я полностью отдался во власть блаженному струящемуся покою.

- Гриша, прости меня, если чем обидел, - произнес я неожиданно. - Ты бери девушку и уходи по забору к автомобильной стоянке. Только пиджак на спинке стула оставь. Давай, быстро, быстро!

- Ты кого-то видел? - спросил Григорий.

- Да. Сына твоего первого врага - Гарика. У тебя минут пять. Не больше.

- А как же ты?

- За меня не волнуйся. Я с ним хорошо знаком. Договорюсь. Идите!

Они ушли. Я сидел с закрытыми глазами. Передо мной кружились как в калейдоскопе розовые и зеленые созвездия. Сын Гарика обнаружил мою причастность к врагу отца. Когда он поймет, что Григория упустил, ему ничего не останется, как отомстить мне. Ну и пусть.

На душе стоял дивный покой.

Едва слышно хлопнул выстрел. Мою голову навылет пробила пуля. Кто-то громко вскрикнул, и наступила полная тишина.

Мое тело медленно падало со стула на дощатый пол. …Не от инфаркта или ожирения - а от пули! Красивая смерть для мужчины. Раньше я думал, как это можно на войне умереть «за други своя», не проливая чьей-то крови? Теперь узнал. Заходящее солнце последний раз ослепило меня прощальным лучом, и всё вокруг утонуло в зареве моего последнего заката.  

В этом золотом океане увидел я мамины руки в малиновом варенье.

Полет белых чаек над морской волной.

Ещё букет белых лилий, который поднес учительнице в первом классе.

Марину в роддоме с нашим сыном у груди.

Дашу в белом платье на набережной Ялты. Такую счастливую!..

Киску в детсадике и ящик её для одежды, с вишенкой. И глаза ее круглые, пытливые, широко распахнутые на мир, такой красивый, загадочный и чудесный.

А ещё первое своё причастие пятнадцать лет назад и последнее - в прошлое воскресенье на Успение.

И ещё Григория в белой машине без пиджака, с молчаливой девушкой.

И дочку его Танюшку с венчальной короной в огромном белом соборе и моего сына рядом.

И даже своих внуков, щекастых и беззубых…

В этот последний земной миг я понял, что мне довелось прожить в общем-то счастливую и интересную жизнь. И ничего, кроме благодарной любви, я не чувствовал.

Александр ПЕТРОВ

 

Перейти к содержанию номера