Живет в столице России удивительная очередь. Опытный глаз не спутает ее ни с какой другой, да таковых у нас попросту и нет. Кого здесь только не встретишь: «церковные» женщины с книжечками-акафистами в руках, тихо бубнящие текст, мирно соседствуют с облаченными в облегающие джинсы модницами, степенные священники, прибывшие утренним поездом из дальних своих приходов, – с робкими пареньками, возможно, переступившими церковную ограду впервые в своей жизни. И – о ужас! – лихо размалеванные модницы в немыслимых мини, с бесстыдными тату самой замысловатой географии – с усталыми бабушками на больных ногах. Если ж вглядеться еще пристальнее, то нельзя не обратить внимания и на то, что здесь непривычно много «не русских», чего не встретишь в иных подобных местах; они сосредоточены так же, как и все остальные, в предвкушении заветного свидания с той, к которой сегодня все-таки прилетели, приехали, пришли, дошли, приковыляли…

Поразительно, но здесь никто никого не «строит», не делает замечаний, не гонит прочь, – как бы нетрадиционно не выглядел сегодняшний паломник. Словно все они накануне, перед самым приходом в эту обитель, еще раз внимательно перечли житие святой равноапостольной Марии Египетской, а потому твердо убеждены в том, что если Господь не хочет, чтобы кто-то недостойный вошел в Его Дом, так и не попустит: подскочит температура, вывихнется нога, кончатся билеты на поезд, да мало ли… 

Здесь, в этих монастырских стенах, не властны ни время года, ни капризы московской погоды, ни время суток. Лишь одна нескончаемая очередь, участников которой роднит еще и то – если приглядеться – что почти у всех в руках букеты живых цветов. А еще – то непередаваемое выражение лица, то скрытое волнение, та внутренняя сосредоточенность… в предвкушении заветной встречи, к которой они так долго шли в своей жизни… и от которой их отделяет теперь совсем немного времени. 

Это потом они будут рассказывать об этих долгих часах ожидания, как о времени, наполненном какими-то им одним видимыми тайными знаками и удивительной радостью, соседям по купе, в междугородных автобусах и дальних электричках, прихожанам своих храмов, соседям по дому и сослуживцам, приятельницам на лавочках, да мало ли… а еще будут откровенно по-детски удивляться встреченным ими москвичам, которые так и не удосужились, проживая в этом городе свою неповторимую жизнь (вот диво так диво!) ступить за ограду этого монастыря, осененного Покровом Самой Богородицы, что по столичным-то меркам – в нескольких шагах от Таганки. Как же вы так, как же… долго еще будут недоумевать, сокрушенно покачивая головами.

Возможно, они не раз задавали себе этот вопрос: а надо ли обязательно приезжать к святым мощам? Из Урала и Восточной Сибири, дальнего Подмосковья, Америки… можно ведь молиться и перед иконкой. Так хочется предельно честного ответа, а потому попробую все же о себе. Тогда, девять лет назад, еле дождался  утра после бессонной ночи, проведенной за чтением книги о ней, подаренной сотрудницей, утра, наполненного радостной решимостью ехать к ней тотчас же, как только рассветет… И поехал, и испытал это… Господи, ведь как боялся потом, что это уже не повторится, что это только в первый раз, и стало, возможно, что греха таить, результатом истонченности нервной системы из-за неурядиц на службе, да вдобавок еще и ночи без сна накануне. А потому во все последующие годы, после очередного посещения… вот написал слово «посещения» и оно кольнуло меня своей такой неуместностью, таким отсутствием тепла и жизни по отношению к ней, такой теплой и живой. К каждому, припавшему к ней, взывающему о предстательстве. Да нет, конечно же, не посещения. Конечно же, встречи. Так вот, после каждой очередной встречи это  – какая радость! – не проходит. Вот и в последний раз, всего несколько дней назад – милостью Божией – случилось. Попытаюсь пояснить, если, конечно, получится. Помню впервые, только подошел к этим монастырским воротам, только перекрестился… и тут такой спазм в горле и …чувство стыда, и больно и сладко сжалось сердце, совсем как в далеком детстве, пахнуло вдруг таким чистым материнством, такой любовью, впору было задохнуться от слез. Хороших, покаянных слез. Да-да, потом всякий раз неизменно чувство этого жгучего стыда, это случается здесь со мною всякий раз. И такое, почти осязаемое физически, ее присутствие – той, что так любит тебя. И ты веришь, что будешь утешен ею и на сей раз. И эти слезы теперь оттого, что как же ты смел подумать о том, что она, да не утешит тебя, оставит своей любовью. Сомнения же твои оттого, что сам-то ты любить по-настоящему так и не научился, а потому всякий раз испытываешь смятение при виде этого живого не иссякающего человеческого потока: найдется ли тебе, никчемному, место в ее бесконечных заботах? ...А место-то нашлось. Как и во все прошлые разы, оно твое, его никто не занял, да она и не позволит этого… Эх ты, маловерный. Господи, как все мы нуждаемся в этой любви! Твоей великой Любви, явленной нам через дивных угодников Твоих.

И всякий раз – на твой скромный букетик – большущая охапка цветов и улыбки служительниц: «Это вам от матушки!»… Мне? Опять? Господи, за что!? Это снова кричит моя душа, кричит мне, так и неосознавшему, что когда «за что» – это как раз  и не любовь. И снова слезы. И такой праздник! Такой Иерусалим!

Вот и тянется к ней, родимой, уже второе десятилетие нескончаемый поток «разных» людей, и для каждого находит она утешение. Когда-то, помню, даже позволил себе шутку: «Ты ее, родимую, только попроси. А там уже смотри на секундную стрелку часов. Такая скоропослушница!». Просто так уже случилось со мной. Ну, может, и не на секундную, на минутную. То, что тебе не полезно, не случится, не жди. И это тоже урок. Тоже благодеяние. Когда осознаешь, наконец, что запертая, как тебе ныне кажется, дверь, в которую ты так долго и упрямо бился головой, – лишь дорожный знак, который ты не удосужился до сей поры разглядеть, а вовсе не повод для отчаяния. Как много здесь не христиан! Пока не христиан. Потому как сбывающиеся просьбы их (а иначе не ходили бы, не простаивали здесь долгими часами) – живое свидетельство для них о величии Бога Живаго, пред которым денно и нощно предстательствует неусыпная наша молитвенница. А потому велик Иисус Христос, Господь наш, к которому приводит она так много людей, оказавшихся здесь поначалу, как и многие из нас, по своим извечным житейским невзгодам, возможно, и не помышляющих еще вчера об истинной вере!

Вот пишу, а цветы от нее молча взирают на меня из хрустальной вазы, а над головой ее иконка и фотография. И мне так важно ни в чем не погрешить сейчас перед ней, не написать ни единого суетного словца, не допустить ни единой фальши. Потому как ей ведомо, я верю в это свято, все, чем я живу, – ведь она любит меня – и даже то, о чем пишу сейчас, когда уже полночь за полночь. У нее, родимой, по-прежнему хватает времени и любви на всех, на всех. И еще на меня, грешного.

Ведь она одна у нас такая, Матронушка, блаженная московская старица…

Василий ИРЗАБЕКОВ

Перейти к содержанию номера