Мы жили и работали, руководствуясь одной и той же заповедью: «Любить Россию, служить России и никогда её не предавать». Сначала наши пути пересекались заочно. В одно время оказывались мы в одних и тех же городах Древней Руси, и каждый по мере сил и возможностей пытался не дать умереть памяти народной о талантливых зодчих, духовно просветлённых иконописцах, рачительных хозяевах сокровищ природных, которыми столь щедро Господь одарил Русскую землю, о бесстрашных воинах и полководцах, всегда смело защищавших Отечество, но никогда первыми войны не начинавших. Наши книги и альбомы выходили в свет в одних издательствах и приобрести их можно было или немалым старанием, или благодаря удаче. Наше личное знакомство, обернувшееся истинной дружбой и любовью, не сразу состоялось, объясняется это, мне кажется, старанием тех самых «языков, страшнее пистолетов», постоянно осуществляющих своё мелкое, а зачастую подлое и грязное дельце. По натуре я человек активный, открытый, люблю делиться с людьми результатами своего труда и гордиться успехами друзей, с которыми вместе работаю. А поскольку с первых же шагов на реставрационном, музейном и издательском поприще, с помощью Божией, ощутимые результаты не заставили себя долго ждать, завистников и очернителей у меня появилось не меньше, чем грибов после дождя. Сплетни, доносы, угрозы сопровождали каждое новое открытие, выставку, альбом или каталог. Раздражала «доброжелателей» и моя тяга к общению с интересными людьми самых разных профессий и взглядов на современную жизнь. Навешенный на меня ярлык везунчика, выскочки и верхогляда за чистую монету принимался иногда людьми абсолютно порядочными, но не всегда утруждавшими себя попытками, «навозну кучу разрывая, найти жемчужное зерно». Только этим объясняю я годы отчуждения, пролёгшие между мною и первоклассными фотохудожниками Анатолием Фирсовым и Ириной Стин. Но глубоки и справедливы пророческие слова о том, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Нынче мы и не вспоминаем тех, кто суетился вокруг увлечённых до самозабвения мастеров своего дела, ибо не мыслим жизнь и творчество друг без друга.

* * *

Анатолия и Ирину я увидел первый раз в издательстве «Планета», куда пришёл вычитать очередные гранки и сделать корректуру репродукций альбома о новых открытиях московских реставраторов. Женская красота для меня всегда была важной земной радостью, без которой немыслимы ни творчество, ни повседневное существование. Ирина Стин с первого взгляда показалась мне одной из прелестных киноактрис или обворожительных манекенщиц с Кузнецкого Моста, покорявших тогда своим русским очарованием не только Москву, но и обитателей «просвещённого» Запада. Потом я пойму, что внешнее совершенство незнакомки было лишь филигранным обрамлением духовного кристалла и внутренней чистоты женщины, чья родословная является мощным фундаментом гармоничного строя её души, принципиального характера, органично сочетающегося с доброжелательством и глубочайшей порядочностью. Анатолий Фирсов при ближайшем знакомстве оказался человеком, воспринимающим окружающий мир как бесценный Божий дар, умеющим восторгаться незаметными для других тончайшими оттенками природной красоты, способным увидеть и оценить в людях самое сокровенное, найти общий язык с крестьянином, учёным, поэтом, инженером, стараясь с каждым встреченным им собеседником достичь взаимопонимания, основанного на душевной доброте и внутреннем согласии.

Анатолий и Ирина не мыслили свою жизнь без постоянной работы. Десятками тысяч километров исчисляются маршруты их «фотографического путешествия» по стране. Сами сегодня диву даются, как, навьюченные тяжеленными рюкзаками с аппаратурой, не чувствуя усталости, не жалуясь на невзгоды и неудобства, совершали они профессиональный подвиг во имя прекрасного. Мне, проведшему молодые годы в экспедициях, поездках в отдалённые уголки на поиски древних икон и других реликвий культурного богатства Руси, постоянно вспоминается то время, расцвеченное самыми радостными и яркими красками, овеянное романтикой открытий, заставлявшей забывать о серости и казёнщине, царивших в рабочих коридорах московских культурных учреждений. Уверен, что Фирсов и Стин тоже ощущали себя абсолютно свободными, творя наедине с природой и неповторимыми шедеврами старых мастеров, общаясь с жившими в русской глубинке людьми, сохранившими в своих умах и сердцах благородство и естественную чистоту, которые так блистательно описаны Аксаковым, Лесковым, Толстым, Тургеневым и другими нашими божественными литераторами.

Каждый новый альбом, построенный и подаренный современникам талантливыми супругами, становился заметным событием в издательской деятельности и не оставался незамеченным не одними только специалистами, но тепло встречался всеми, кого интересовало отечественное культурное наследие. Сравнивая результаты их труда со снимками работавших в этой области фотомастеров, я отмечал особый духовный лад кадров, который глубоко запечатлевали их аппараты. В каждом снимке, даже на первый взгляд казавшемся проходным, чувствовалось трепетное отношение фотохудожников к самому процессу съёмки, стремление разглядеть в обыденных пейзажах или видах памятников едва уловимую красоту и непохожесть данного объекта на другие, окружающие их природные и художественные богатства.

«Я должен Вас от всей души поблагодарить за прекрасную книгу о Ростове Великом, пленившую нас совершенно изумительными фотоснимками Ирины Стин и Анатолия Фирсова, от коих все тут приходят в дикий восторг, – написал из Милана своим московским друзьям известный театральный декоратор Николай Бенуа. – Передайте этим чудеснейшим, талантливейшим художникам наши горячие поздравления и выражение нашего восхищения! Ведь тут идёт речь о большом искусстве, ибо они создали серию картин, поэтических образов, проникновенных видений Древней Руси, уловив неосязаемую гамму тонов, выразительность светотени и сочетания величественных композиций – всю строгую мудрость древнерусской культуры». Эти слова признания таланта фотографов художником дорогого стоят. В семье Бенуа всегда умели ценить высокое искусство, обладали тончайшим вкусом и знанием мирового изобразительного искусства. Среди богатейшего творческого наследия, рождённого мастерством и умением Фирсова и Стин, меня поражают некоторые снимки, кажущиеся репродукциями с классических образцов русской живописи ХIХ века. Снятая ими наша молодая современница – точь-в-точь венециановская крестьянка с одного из прелестных его полотен; девчушка, присевшая на деревянную изгородь, выглядит этакой «стрекозой» с одного из репинских портретов; ребятишки, зачарованно разглядывающие попугайчиков на «птичьем рынке», заставляют вспомнить детей в мастерской Маковского; некоторые фоторепортажи поражают сходством с характерными шишкинскими пейзажами.

Рассматривая альбомы Анатолия Фирсова и Ирины Стин, посвящённые Ростову Великому, Костроме и Ярославлю, я часто ловлю себя на мысли, что многие уголки этих городов, храмы и монастыри словно снимались в моём присутствии. Фотохудожники сумели разглядеть в сказочных, сотворённых руками одарённых зодчих старинных ансамблях самую сердцевину, проникнуть в глубинную суть русского градостроительства, а главное – передать органичное слияние рукотворных архитектурных шедевров с окружающей их природой. Чтобы вновь оказаться наедине с любимыми местами, вдохновляющими и поддерживающими в суете и кромешности московского бытия, мне иногда достаточно посмотреть в очередной раз наиболее полюбившиеся кадры альбомов Фирсова и Стин, чтобы загореться желанием снова побывать у живительных источников России и, недолго думая, отправиться на встречу с ними.

Суздаль – первый древний русский город, где я оказался на студенческой практике. Случилось это полвека назад, но впечатление от чудесно сохранившейся реальной сказки не покидает меня и на склоне жизни, заставляя всякий раз возвращаться на просторы суздальского ополья, бродить по тихим улочкам и площадям полного задушевной лиричности, согретого теплом человеческих рук города-мечты. Пожалуй, не задаваясь целью выделить наиболее совершенный фотоальбом моих друзей, огромной творческой их удачей считаю выпущенный издательством «Аврора» драгоценный сувенир под названием «Суздаль». Работая многие годы в этом заповеднике древней архитектуры и изобразительного искусства, реставрируя и изучая здешние иконы, я скоро обратил внимание на удивительное сходство современных обитателей Суздаля с образами, запечатлёнными средневековыми иконописцами в своих творениях. Тонкие, а иногда совсем миниатюрные лица моих попутчиков в здешних автобусах, улыбки крестьян, встречавших нас хлебом-солью в окрестных деревнях, местных музейщиков и реставраторов привлекали и располагали к задушевным беседам, неторопливым, певучим и очень доброжелательным. Анатолий Фирсов и Ирина Стин органично вживаются в суздальское повседневье, как бы растворяясь среди местных жителей, и всегда находят с ними общий язык. Потому таким живым и выразительным предстаёт этот город на их редкой красоты и изящества фотографиях. Внимательно рассматривая каждую из них, незаметно погружаешься в атмосферу суздальского покоя и уюта и чувствуешь веками копившуюся благорастворённость здешнего воздуха, которая способна очистить тебя от суетливости и бездуховности нашего расхристанного, лишённого здравого смысла времени.

Как известно, сказки много не бывает. Жизнь чаще всего окружает нас будничной реальностью, иногда серой и скучной, а иногда страшной, пугающей апокалиптическими картинами, «написанными» руками людей, презревших подаренные Богом богатства и варварски надругавшихся над ними. Когда я смотрю фотоснимки Фирсова и Стин, на которых, словно в обличительных военных репортажах, зафиксированы результаты вандализма «комиссаров в пыльных шлемах» и одетых в кожанки геростратов «с Лениным в башке и маузером в руке», закапывавших живыми в землю тысячи священников, крушивших белоснежные стены храмов и монастырей, возами сжигавших иконы, священнические облачения и книги, у меня невольно сжимаются кулаки и слёзы подступают к глазам. Я вижу один и тот же жуткий пейзаж: полуразваленные церкви с мёртвыми глазницами чёрных окон, сброшенные на землю купола или чудом уцелевшие, склонённые долу кресты. Нет, это не нацистские полчища надругались над святая святых – на полях Рязанщины, Владимирщины, в окрестностях Переславля, Ростова Великого, Ярославля, Костромы, Чухломы и Солигалича им не довелось топтать русскую землю. Это сделали весь мир насильем разрушающие предшественники хрущевых, андроповых, горбачевых, ельциных, собчаков и чубайсов с гайдарами. Расправившись с православным духом России, лишили они её и главной силы – млекопитательницы, кормилицы и прародительницы мощнейшего народного генофонда – веками создававшейся русской деревни. Напоминают о её былом ладе и прочном обустройстве лишь немногие кадры, снятые моими друзьями в заповедных местах Поленова, Михайловского, Константинова и других дорогих сердцу «памятных зарубках», чудом сохранившихся на бренной нашей земле.

* * *

Книгу стихов хорошего поэта всегда приятно держать в руках. Знание любимых уже сочинений или предчувствие общения с неведомым еще миром талантливого стихотворца невольно делает этот томик близким и желанным предметом, с которым не хочется расставаться. Уезжая даже ненадолго из дома, неравнодушный к прекрасному человек обязательно найдет в своем саквояже место для дорогого сердцу поэтического сборника. У меня в поэтической кладовой несколько особенно близких сокровищ, а потому в каждое новое путешествие со мной отправляются разные любимцы. Ездить мне приходится много, и переплеты дорогих поэтических попутчиков повидали многое за свою жизнь, а вот заменять их на современные переиздания мне не хочется. Но вот старый однотомник любимого Есенина займет теперь постоянное место на московской книжной полке, ибо я приобрел замечательно составленное, оформленное и выпущенное в свет издательством «Планета» уникальное издание «На земле, мне близкой и любимой», вышедшее в серии «Памятные места СССР». Серия эта – одна из лучших в обширном тематическом портфеле продукции «Планеты». Строго и со вкусом отобраны российские поэты, лучшим фотографам поручено составить и снять на пленку изобразительный ряд, сопутствующий великим стихотворным произведениям, рассказывающий о жизни их авторов, воспевающий места, где задумывались бессмертные творения, рождались поэтические образы, где и по сей день еще можно увидеть и услышать те таинственные формы и звуки, которые наполнили души наших великих соотечественников, щедро поделившихся с потомками результатами познания только им доступных вершин поэтического мира. Так получилось, что с авторским коллективом есенинского сборника, предложенного мне на рецензию, я тем или иным образом знаком. Давно известна мне фанатическая увлеченность составителя книги А. Базувлука наследием Сергея Есенина и готовность его на край света пойти, если речь идет о каком-либо свидетельстве, связанном с поэтом и дотоле неизвестном. Отсюда – особо тщательный подбор фактического материала замечательной книги. Ю. Прокушев – один из лучших знатоков творчества великого самобытного поэта, поэтому его вступительная статья, как все, что написано исследователем о Есенине, несет в себе задушевное проникновение в святая святых творчества «чистого и русского поэта». Много лет работаю я бок о бок с талантливым дизайнером книги С. Лифатовым. Зная, как серьезно относится он к каждой теме предложенного ему на оформление издания, я увидел в есенинском томике «Планеты» особые грани лифатовского мастерства, прекрасно сочетающиеся с поэзией мастера и первоклассным иллюстративным материалом, которым оперировал художник книги в данном случае. Но основными соавторами Есенина в рассматриваемом издании, безусловно, являются Ирина Стин и Анатолий Фирсов, чьи фотографии несут главную нагрузку в этом выпуске серии «Памятных мест».

«Вот и гаснет румяное лето со своими огненными зорями, а я и не видал его за стеной типографии... Здесь много садов и оранжерей, но что они в сравнении с красотами родимых полей и лесов», – писал Есенин в 1913 году из Москвы своему другу. Трудно найти в русской поэзии мастера, которому так легко удавался задушевный разговор с природой, еще труднее назвать поэта, так органично слившегося с красотой земли, его взрастившей:

Разбуди меня завтра рано,

Засвети в нашей горнице свет.

Говорят, что я скоро стану

Знаменитый русский поэт.

Воспою я тебя и гостя,

Нашу печь, петуха и кров...

И на песни мои прольется

Молоко твоих рыжих коров.

«Я реалист, и если есть что-нибудь туманное во мне для реалиста, то это романтика, но романтика не старого нежного и дамообожаемого уклада, а самая настоящая земная». Вот эту земную, но не заземленную романтику есенинской жизни и поэзии фотографы Ирина Стин и Анатолий Фирсов пронесли через весь художественный строй фотоальбома «На земле, мне близкой и любимой». В этой книге нет погрешностей и срывов. Здесь каждый кадр – самостоятельное произведение искусства, а составленные вместе, они превращаются в есенинскую поэтическую кантилену, из которой нельзя искусственно убрать ни малейшего звена мелодично звучащей цепи фотообразов. Тот, кто побывал в Константинове, увидел «приволье и ширь здешних полей, измеренных русским лаптем, пропитанным крестьянским потом», глядя на фотографии нового альбома, не просто вспомнит увиденные красоты, а восхитится теми нюансами, что ускользнули от невооруженного глаза и были зафиксированы умелыми фотомастерами. Кому судьба еще не проложила дорогу в есенинский царственный край, фотоальбом станет непременным напоминанием о необходимости коснуться «этих нив, златящихся во мгле».

В фотоальбоме издательства «Планета» удачно все. Подбор стихов согласован с архивными фотографиями, строки из писем поэта перекликаются с воспоминаниями его родных, близких и знакомых. Но главное, что открывает нам нового Есенина, казалось бы, вычитанного до последней строки, – фотографии И. Стин и А. Фирсова. Потому что сделаны они подлинными поэтами, влюбленными в своего героя, старающимися ему не только подражать, но и продолжать ту соловьиную песню, которую пел он всю свою недолгую, но яркую и чистую жизнь.

* * *

Анатолий Фирсов и Ирина Стин встречали на своём жизненном пути немало людей неординарных, прошедших через тернии и испытания сурового ХХ века, но сумевших сохранить духовный стержень, оказавшись под прессом циничных и безжалостных реалий атеистического строя. Не побоюсь сказать, что эти снимки отдельных подвижников стали для нуждающихся в правильных нравственных ориентирах людей факелами, маяками, а иногда просто яркими светлячками, помогающими избежать жалкой участи воспитанных партийно-комсомольской пропагандой нынешних «хозяев жизни», сменивших красные книжечки на зарубежные миллионные счета или золотые пластиковые карточки, позволяющие им считать себя счастливцами, избежавшими нелёгкой доли большинства своих сограждан, с горем пополам сводящих концы с концами. Передо мной сейчас, когда я пишу эти строки, лежат фотопортреты двух людей, с одним из которых жизнь свела меня, к огромному счастью, очень близко; другого я знаю по его литературным трудам и многочисленным жизнеописаниям. Иеромонах Рафаил, с которым мы в семидесятые годы пересекались, бывая на выставках полуофициального искусства, имевших место в горкоме графиков (Малая Грузинская), запомнился мне красивым юношей, ищущим свой путь на нелёгком поприще служения прекрасному. Он уже тогда выделялся среди хватких, а иногда и чрезмерно нагловатых андерграундщиков типа Воробьёва, Янкилевского, Штенберга. Выделялся от природы полученной скромностью и чистотой помыслов, которые были не в чести у экспериментаторов, не желающих знать, что такое Божественный Промысл, и не стесняющихся ломать вековые традиции и устои, даже если они были завещаны мировыми гениями. Потом я узнал, что Сергей Симаков – так звали отца Рафаила в миру, – оказавшись вместе с отцом в Псково-Печерском монастыре, случайно встретился с игуменом обители, архимандритом Алипием, и встреча эта коренным образом изменила его художническую биографию. Печерский настоятель, прошедший перед Второй мировой академический художественный курс под наставничеством И. Грабаря и Н. Ромадина, многим молодым коллегам помог обратиться «из Савла в Павла» и перестать заниматься пустопорожними экспериментами, ведущими в болтливое никуда. Приняв священническое рукоположение, отец Сергий вместе со своей замечательной матушкой и детьми уехал из Москвы в окрестности Углича, где по сей день служит в храме Архангела Михаила, что в Бору, расположенном среди глухих тамошних лесов. Один Бог знает, сколько эта семья приложила усилий, чтобы наладить деревенское хозяйство, начав с абсолютного нуля, а потом помогая многим людям, оказавшимся на крутых и грязных обочинах жизни. Когда Господь забрал матушку в горние селения, отец Сергий постригся в монахи и продолжает подвижническую миссию, играя огромную роль в духовном окормлении местных жителей и способствуя сохранению историко-культурного наследия Углича. Это благодаря ему на месте предполагавшегося к закладке «Памятника водке» работы заокеанского «изгнанника» Неизвестного, готового хоть чёрту лысому монументик соорудить (вспомните хрущёвский мемориал, воздвигнутый им в благодарность за подаренный щедрым Никитой Украине Крым, за многотысячные подписанные «борцом с культом личности» расстрельные списки в годы репрессий, за сотни закрытых храмов и опозоренных священников), сегодня красуется часовня памяти всех угличских воинов, спроектированная разносторонне одарённым иеромонахом Рафаилом. А рядом, в одном из старых домов Углича, открыт музей, где выставлены лучшие работы отца Рафаила, посвящённые наиболее значимым деятелям русской истории, прославленным и почитаемым святым. Фотография угличского просветителя, сделанная Фирсовым и Стин, гораздо нагляднее и убедительнее рассказывает об этом необыкновенном человеке, чем мои, пусть и от сердца идущие слова.

На втором снимке запечатлён Александр Солженицын во время Божественной Литургии в одной из московских церквей. Писателя фотографировали сотни, если не тысячи мастеров объектива в различных уголках земного шара. Нет, он мало кому позировал. Это не в его характере. Просто интерес к одной из знаковых личностей у его современников поистине огромен, и каждый его шаг, каждое появление на людях не оставались незамеченными. Среди этой пространной фотолетописи – а ведь выходили и многие фотоальбомы, посвящённые борцу с тоталитаризмом, – снимок моих друзей кажется наиболее правдивым, раскрывающим внутреннюю психологическую суть сложнейшего и далеко неоднозначного характера Солженицына. У нас сейчас модно о наиболее крикливых попутчиках гнилого либерально-демократического курса говорить в самых возвышенных тонах. «Трудно быть Богом, даже кинорежиссёру Герману». Вот так, не более и не менее, отмечают юбилей «свояка» все почти «демократические» газеты. На описываемой фотографии отчётливо прочитывается главная её суть, свидетельствующая о том, как нелегко быть Солженицыным. Особенно после выхода книги «Двести лет вместе», с блистательной научной аргументацией поведавшей о роли еврейского народа в русской истории. Те, кто пел ему ранее дифирамбы за деструктивные статьи и книги, вмиг обратились в судей современного «синедриона», требуя «распять» злостного антисемита, сравнивая писателя чуть ли не с нацистскими идеологами. Такова ложь мировой закулисы и такова правда фотоснимка Фирсова и Стин.

* * *

За свою счастливую творческую жизнь они успели сделать огромное количество фотоснимков, о каждом из которых можно писать, получая удовольствие от самого их рассматривания. В содружестве с одним из наиболее чистых и одухотворённых писателей прошлого века Юрием Казаковым они выпустили фотокнигу о русском Севере «Белое море». Расул Гамзатов высоко оценил творчество московских мастеров и создал вместе с их фотографиями книгу стихов – «Очаг мой – Дагестан». Правду о нелёгкой судьбе Ладожского озера и его побережье с болью в сердце за чудесный уголок России рассказали фотохудожники в альбоме «Ладога». Перестройка, разрушившая нашу страну, стала причиной «смерти» уникального издания, над которым Фирсов и Стин работали долго, кропотливо и добросовестно. Я был польщён, когда они попросили написать вступление к их фоторассказу о некрополе Новодевичьего монастыря, где не была обойдена вниманием ни одна из исторических могил главного московского кладбища.

Недавняя ретроспективная выставка лучших работ Анатолия Фирсова и Ирины Стин, состоявшаяся в московском фотоцентре на Гоголевском бульваре, стала заметным событием в культурной жизни России и показала, что никаким ничтожным постмодернизмом не убить у русского человека тяги к подлинной красоте и благодарности её певцам, положившим на алтарь прекрасного самое дорогое, что у них есть, – жизнь и умение работать

Савва ЯМЩИКОВ

Тригорское, июль 2008.

Фотографии:

Анатолий ФИРСОВ и Ирина СТИН

Перейти к содержанию номера