Так после некоторого раздумья озаглавил я впечатления от недавней поездки в Екатеринбургскую и Верхотурскую епархию, где по благословению владыки Викентия предстояло прочитать курс лекций «Русский язык как Евангелие». И если некогда путники, за неимением карандаша и блокнота, оставляли зарубки – как некие им одним понятные заметки – на посохе, откуда и пошло, собственно, знакомое выражение «зарубить на носу» (где нос – это вовсе не орган обоняния, а всё тот же дорожный шест), то нынешние пришлись прямо по сердцу ото всего, что довелось увидеть и услышать, а главное, прочувствовать в течение нескольких незабываемых дней, прожитых на этой удивительной, воистину святой земле. И если не выстроены они в строгой хронологии, не обессудьте, хотелось поведать обо всём именно так, как запомнилось, как царапнуло сердце.

 

БЕЛОЧКА И ДВЕ СИНИЧКИ

Они возникли передо мной неожиданно, на расстоянии вытянутой руки, стоило мне обогнуть край маленького сруба, служившего кельей, и выйти на тропинку, аккуратно посыпанную хрустящей каменной крошкой. Но красивый пушистый зверёк и парочка желтобрюхих пичужек, казалось, не обращали на меня никакого внимания, мирно, но как бы и наперегонки, поедая семена подсолнуха, что были насыпаны чьей-то щедрой рукой в длинную деревянную кормушку под самым окном рубленого домика. Это было так чудесно, что я невольно остановился. Но уже в следующее мгновение осторожно доставал, дабы не порушить нечаянным движением сказочное видение, фотоаппарат из кармана плаща. Но счастье, как известно, не бывает долгим. Меня громко окликнули, и райская картинка рассыпалась на глазах, хоть плачь. Птички разом упорхнули куда-то, а пушистый зверёк проскакал ещё немного впереди меня, неловко пытающегося его догнать, прежде чем он исчезнет в пышной кроне высоченной сосны. Так начиналось мое знакомство со Среднеуральским женским монастырём в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов», что живописно расположился в красивом лесу неподалёку от Екатеринбурга.

 

ХРАМ НА КРОВИ

Туда я приехал прямо из аэропорта, за благословением тех, чей мученический подвиг освятил эту землю девяносто лет назад. Как же не похож величественный архитектурный комплекс со скульптурной композицией, многажды виденный в теленовостях, на ту небольшую часовенку на месте дома Ипатьева, где довелось помолиться в конце прошлого века. А ещё в тот давний приезд запомнилось скорбное лицо тихой женщины, молча протянувшей мне свечи и памятный альбом на вопрос о том, почему до сих пор нет на этом месте храма. Чуть позже она поведала, что его всё же начали строить, но случился пожар. На наивный вопрос гостя о том, кто мог сотворить подобное святотатство, она глянула мне прямо в глаза и сказала: «Ну, вы же знаете кто», посчитав этот ответ исчерпывающим. Возможно, она была права. Ещё запомнилось совершенно ясное оскорблённое чувство от близкого соседства со святыней улицы, носящей имя главного палача разыгравшейся здесь трагедии. Но и в нынешний приезд оно с новой силой неприятно поразило меня.

 

Как давно ожидал я этой встречи, чуть не с малолетства, и не сочтите это преувеличением. Ведь ещё в середине прошлого века чутким насторожённым детским ухом впервые услышал обрывки взрослых разговоров о неимоверной жестокости тех, кто убил всю семью русского царя. И тогда самым невероятным было то, что слова эти произнёс дед. Бабушка, та часто повторяла, сокрушённо качая головой: «Язых Николай! Язых Николай!», и я со временем к этому попривык, недоумевая лишь по поводу того, какого же Николая жалеет она, старшая дочь Сеид Мамеда Ахундова, некогда купца первой гильдии, а позже нефтепромышленника, разорённого большевиками, ведущего свой род аж от самого имама Али, двоюродного брата и зятя пророка Мухаммеда. Ведь по-азербайджански «язых» значит несчастный, бедный, так принято говорить, жалеючи кого-то. Но это бабушка, а то дед, которому довелось стать активным участником, а вовсе не сторонним наблюдателем трёх войн и двух революций. О таких людях раньше говорили: настоящий, кристально чистый коммунист. Наверное, он и был им, умудрившись прожить длинную, аж в 95 лет, жизнь, не слишком-то утруждая себя при этом видением и слышанием своих близких, их бед и тревог. И когда я слышу фразу о том, что на войне не бывает неверующих, привычно возражаю: бывает, это мой дед. Как часто любил он повторять эту фразу, адресуя её своим сверстникам, недоумевающим по поводу его, как им казалось, не приличествующего возрасту упорствующего атеизма. Конечно же, отвечал он собеседникам, усмехаясь в усы, существуют и рай, и ад, но всё это только на этой грешной земле. Ему, проведшему четыре долгих года в сталинских застенках в ожидании смертного приговора и каким-то невероятным образом всё же помилованному, наверняка было виднее. И Бог ему теперь судия. Но именно он гневно возмущался тогда, не считая нужным понижать голос (а времена-то были иные), поразительной жестокостью красных палачей: «Но почему детей, детей почему? Даже самого маленького расстреляли! Его-то, сыночка, за что?! Какая жестокость! И сами же после этого твердили нам, что дети, мол, за отцов не отвечают!».

 

И напрасно бабушка смотрела на него тревожными глазами, кивая головой в мою сторону… так в мою детскую жизнь вошёл казнённый царевич, его сёстры, папа и мама. Вспоминаю, как очень долго представлял я этого мальчика, даже не зная его имени, как, впрочем, и имён его несчастных сестёр, младенцем, завёрнутым в окровавленный атласный конверт, наподобие того, в котором принесли когда-то из родильного дома меня самого. И ещё долго ужасался и содрогался, просыпаясь по ночам от жутких видений. «Язых Николай!» …Господи, как же давно всё это было.

 

Но именно здесь, в нескольких шагах от страшной «расстрельной комнаты», преображённой ныне в один из алтарей величественного храма, предстояло мне провести незабываемые вечера, посвящённые непростым судьбам нашего святого языка. А уже наутро замысловатая стезя моих уральских скитаний закономерно пролегла к месту, известному на весь мир как Ганина Яма.

 

ГАНИНА ЯМА

Земелькой из нее как-то поделилась со мной приятельница, бережно развернув бумажный пакетик и всё расспрашивая: «Ну-ну, чем пахнет?». И вправду, драгоценный дар её источал благоухание ладана. Он и сейчас бережно хранится за иконой Успения Пресвятой Богородицы в нашем домашнем иконостасе, так и не утратив за минувшее десятилетие своего тонкого благоухания.

 

Дивны дела твои, Господи! И в страшном сне не привиделось бы подрядчику Гавриилу, в позапрошлом веке купившему этот участок земли в урочище Четырёх Братьев, стремясь в разгар уральской «золотой лихорадки» отыскать здесь вожделенную золотую жилу, что заброшенный к тому времени рудник станет последним прибежищем останков последнего Российского Императора, его венценосной семьи и верных слуг. Заветный жёлтый металл Ганя, как уменьшительно прозвали его местные жители, так и не нашёл, зато отыскал железную руду. Но именно здесь, на месте самой большой разработки, прозванной по имени её владельца Ганиной Ямой, в июле 1918 года и вершилось двое суток, пожалуй, самое гнусное действие, свидетелем которого явилась наша горестная земля. Да ещё эти строгие дерева вокруг оврага, что напоминают ныне давно пригашенные кем-то высоченные поминальные свечи...

 

Шестнадцать лет назад сюда прибыл первый крестный ход из Екатеринбурга, ставший со временем центральным событием ежегодных Царских дней, как называют здесь середину скорбного июля. На следующий год, по благословению тогдашнего владыки Мелхиседека, здесь установили деревянный Крест с киотом, хранящим икону святых мучеников, у которого в ночь на 17 июля 1995 года отслужили первую Божественную литургию, устроив иконостас из берёзовых веток. И если на той памятной службе молились чуть более пятидесяти человек, то сейчас их тысячи и тысячи. Увы, не всё было гладко, какие-то вандалы дважды оскверняли резной деревянный Крест, ломали его, похищали киот, так что в начале 1998 года здесь установили Крест металлический.

 

Спустя два года, к великой радости православных людей, на памятном Архиерейском Соборе венценосная семья была наконец-то прославлена в лике святых страстотерпцев. А уже через два месяца, 23 сентября 2000 года, в ходе своего первого визита на уральскую землю, Ганину Яму посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Первосвятитель заметил тогда, что лучшим увековечением памяти на Руси испокон века было возведение святого храма или учреждение монастыря. Так слова его стали благословением на создание здесь мужской обители.

 

После высочайшего посещения на этой земле стали подниматься один за другим, один краше другого, деревянные храмы, каждый из которых явился своеобразным символом, духовно связанным с именем и судьбой последнего русского монарха, его святой семьи. Только вслушайтесь в названия этих семи храмов: во имя Святых Царственных Страстотерпцев (Царский Храм), преподобного Серафима Саровского, преподобного Сергия Радонежского, Иверской иконы Божией Матери, святителя Николая Чудотворца, Державной иконы Божией Матери, праведного Иова многострадального…

 

…А вокруг всё берёзы и сосны, сосны и берёзы, и всяк входящему в эту обитель так трудно отделаться поначалу от ощущения сказки – настоящей, неподдельной, удивительного переживания, случившегося, быть может, впервые в жизни… если бы не эта Яма, обильно засаженная лилиями, вовсю благоухающими в этот тёплый сентябрьский вечер. Подойдя вплотную, я заглянул в неё, но тотчас же и отпрянул. Словно не дно неглубокого оврага, покрытого мягкой травой и цветами, открылось глазам моим, но чёрная зияющая страшная бездна…

 

Пару лет назад я что-то очень важное понял и ощутил на Куликовом поле, где побывал впервые, и с тех самых пор не перестаю повторять, что там важно побывать всякому русскому человеку. Ныне же не могу не прибавить ещё и Ганину Яму, что случилась, как мне показалось, не только в глухом лесу Среднего Урала, но и в самом сердце России.

 

Не знаю, как бы я уехал отсюда, если б вообще нашёл в себе силы и, главное, таковое желание, когда б не напоминания моего спутника о том, что нас ждут.

 

... «Приготовьтесь! – предупредили меня прежде, нежели отворить дверь этой кельи, – приготовьтесь, вас ожидает запах разлагающегося тела, это тяжело переносить». Но, странное дело, я не почувствовал ничего такого, просто было очень душно. Присутствовал выраженный запах человеческого тела, каким он бывает обычно в детских садах и в начальных классах после перемены. Возможно, оттого, что та, к кому мы пришли, совсем ещё девочка. Пожалуй, что и так, если бы не одно обстоятельство: мне предстояла встреча с семнадцатилетней (!) схимонахиней, тяжко болящей. Но келья оказалась пустой, потому как Христина находилась сейчас в церкви. Её подняли в кресле-каталке в храм Казанской иконы Божией Матери, расположенный на третьем этаже большого здания, для участия в вечерней службе и исповеди. Решено было последовать за ней, а по пути мне снова – в который раз за эти дни – вспомнился рассказ, услышанный из уст монахини Нины, о другой юной схимонахине, которую звали Ольга.

 

ОЛЬГА САРСЬЯСАНОВА

Она пришла сюда в возрасте девятнадцати лет умирать. Случилось это 28 апреля 2005 года. Привела же Ольгу родительница, поскольку у девушки был рак мозга и её выписали из Онкологического центра Екатеринбурга, сказав, что она безнадежна. Тогда она не могла даже самостоятельно стоять на ногах, а потому мама поддерживала её со спины. А родная бабушка уже шила ей погребальные одежды, но работа отчего-то не ладилась. Женщина же всё не переставала удивляться: отчего не получается такое простое шитьё?! И только через год всем стало ясно, что не шилось за ненадобностью: той, кому предназначались эти погребальные одежды, суждено было уйти в вечность в Великой схиме, для чего и был дан ей этот удивительный год...

 

Когда Ольга пришла в обитель, её подвели к отцу Сергию, духовнику и строителю обители, и он сказал ей: «Если хочешь жить, то оставайся в нашем монастыре». И она поверила ему и осталась. Болезнь сопровождалась страшными головными болями, и она практически не могла есть. Но буквально с первых дней жизни в монастыре Ольга постепенно стала не только есть, но даже самостоятельно двигаться. Позже она поведала сёстрам, что, когда обучалась в Магнитогорском университете и ей объявили страшный диагноз, то первая мысль, возникшая тогда у девушки, была: значит, уйду в монастырь. Почему так, она сама не знала, а только очень этому удивилась. И потому, когда её подвели к отцу Сергию и он предложил ей остаться и пожить в монастыре, она вспомнила ту свою мысль и сразу же согласилась. Позже у Ольги появилось иное желание: если вылечится полностью, то останется в монастыре на всю оставшуюся жизнь. Об этом и просила она теперь в своих горячих молитвах Богородицу, дала Ей обет. Ведь и монастырь-то этот, ставший для девушки прибежищем в её скорбные дни, Богородичный.

 

Поведав об этом отцу Сергию, услышала в ответ: «Деточка, ты должна понять, насколько серьёзные вещи ты сказала Богородице. Это ведь обет, и его надо выполнять». А дальше произошло то, что называется чудом исцеления. Девушка со страшным диагнозом, которой был вынесен врачами как окончательный вердикт, а потому выписанная домой умирать, получила исцеление в монастыре. Ещё недавно она переступила порог этой обители с опухолью мозга, которая выдавила ей левый глаз так, что вышла на лоб, а потому шишка была очень страшная. Теперь же всё выровнялось, лобик стал абсолютно ровным, глаз открывался.

 

Она была сама тишина, женственность и покой, вспоминают о ней сёстры. Никто никогда не слышал, чтобы она роптала, повышала на кого-то голос. Как часто бывает, что больной человек срывается от своей боли. Ольга же никогда ни на кого – как бы ей не было больно – голоса не повышала и за все время, что прожила в монастыре, ни разу ни с кем не поссорилась.

 

МОНАХИНЯ ЕВДОКИЯ

Когда Ольга наконец излечилась, однокурсницы и подруги стали говорить ей о том, что она ещё молода и симпатична, надо сначала доучиться, создать семью, а уж потом, со временем, можно снова вернуться в монастырь. И девушка стала склоняться к этим помыслам, а потом подошла к отцу Сергию и призналась во всём. И тогда ей напомнили, что она давала обет, а это очень серьёзно. «Давай просто помолимся, – предложил духовник, – и попросим Богородицу: как Она устроит, по какому пути тебе идти». Так они помолились вместе, а через некоторое время опухоль стала расти с неимоверной скоростью, буквально на глазах. Но, что удивительно, именно в это время появилось ощущение, что Ольга стала очень быстро расти духовно. Она приняла свой крест, у неё не было никакого ропота. Девушка поняла, что болезнь дана ей Богом для её же спасения. И если бы она вернулась в мир, то наверняка произошло что-то, от чего могла бы погибнуть её душа. Приняв свою болезнь, она согласилась нести этот свой крест без ропота.

 

С наречением имени Евдокия её постригли в мантию. Тогда она ещё могла передвигаться, а потому постриг был в храме. Она, как и полагается, распиналась на ковре с Иисусовой молитвой на устах, хотя идти самой ей было трудно и её поддерживали с двух сторон матушка Варвара и благочинная, тоже Варвара, будущая настоятельница обители. Прошло ещё немного времени, и у неё началось благодарение: за этот крест, за данную ей Богом болезнь. Это было настолько удивительно!

 

«Я так благодарна Богу, – признавалась монахиня Нина, – что довелось увидеть это собственными глазами. Как-то зашла к ней в келью, а было это перед самым её постригом в Великую схиму. Её постригли в повечерие Благовещения, когда стало понятно, что она должна отойти к Богу, настолько быстро развивалась болезнь. Но именно благодарение в болезни побудило отца Сергия обратиться к владыке с прошением о постриге в Великую схиму двадцатилетней монахини. И вот, перед этим событием (в Великой схиме она получила имя Анна), я зашла к ней в келью. У нас много людей к ней заходило, но так, чтобы не надоедать и с ней побыть немножко. Нередко же и для того, чтобы эти несколько минут, проведённые с ней, – и это удивительно – дали силы самому человеку, пришедшему сейчас в эту келью. Потому как было ощущение света, который идёт изнутри».

 

СХИМОНАХИНЯ АННА

«И вот я подошла к ней, – продолжила монахиня Нина своё повествование, – и спрашиваю о самочувствии. У неё в тот момент были очень сильные головные боли, а потому ставили капельницу. Её причащали каждый день, она и держалась-то от причастия к причастию. Но когда боль становилась невыносимой, она всё же просила и ей ставили капельницу. Помню, это было перед самой ночью. Так вот, на мой вопрос о её самочувствии она ответила: «Какая я счастливая!». Мне показалось, что я ослышалась, а потому наклонилась к ней и говорю: «Что ты сказала?» И вновь слышу в ответ: «Какая я счастливая!» И было в этом столько тихой радости! Помню, мы говорили с ней тогда о вечности, причем совершенно спокойно. Она не боялась смерти. Я свидетель: когда зашёл отец Сергий, она сложила ладони крестом и обратилась к нему со словами: «Батюшка, благословите умереть!». А он, улыбаясь, отвечает ей: «Ну, схимонахиня Анна, если все умрут, кто ж молиться будет? Давай мы ещё поживём!». Через некоторое время она опять смиренно просит: «Батюшка, благословите меня умереть! Я туда хочу». И показывает вверх. Кровать-то в келье двухъярусная, вот он и пытается сейчас отшутиться: «Куда ж, туда? Там Иринка наша клиросная». А она ему: «Нет, я не на второй ярус, я к Богородице хочу, я к Богу хочу!». И всё это было так тихо, так радостно! Словно просится человек к своим родным, к тем, кого так любит, так по ним соскучился, что больше сил нет находиться без них, вдали от них …

 

«СХИМОНАХИНЯ АННА, ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!»

…Я смотрела на них и думала: неужели это происходит в моей жизни? Не в книгах каких-то, а вот тут, реально, рядом, сейчас… и ещё я видела, что это возможно: когда вот оно, тело – исстрадавшееся, больное, которое отмирает у тебя на глазах, а душа – радуется! И это возможно, когда человеку еще так мало лет!

 

Когда идёт благодарение Богу за тот крест, который Он дал, и через это благодарение изливается благодать и радуется сердце. Как оказалось потом, она всё же получила благословение от отца Сергия, и они оба помолились Пресвятой Богородице, а там – как Пречистая определит...

 

…Она мирно отошла ко Господу 21 апреля 2006 года на Страстной Седмице, в Великую Пятницу, в тот самый час, когда Господь висел на Кресте, но душа уже покинула Его. Хоронили её в Пасху, со словами пасхальной радости, и отец Сергий восклицал: «Христос Воскресе! Схимонахиня Анна, Христос Воскресе!» И у всех, кто был на её похоронах, было ощущение такой радости, такого света!»

 

За тот недолгий срок, что был определён ей Господом, она испила и чашу скорби, и чашу милости Божией, с благодарностью приняв от Бога всё.

 

МОНАХ ДАВИД

Он приезжал в монастырь за некоторое время до её мирной кончины, и когда с отцом Сергием зашёл к ней в келью, то был потрясён ощущением той силы, что «совершается в немощи» этой двадцатилетней девочки. Он долго и серьезно смотрел на неё, и тогда она (ещё не схимница, а просто монахиня) задала ему вопрос: «Почему вы так серьёзно смотрите на меня?». И услышала: «Просто я думаю, как тебе помочь». Она же ответила монаху: «А у меня всё хорошо!». И тогда он выбежал в коридор и там расплакался. Потом он сказал: «Я буду просить на Афоне, чтобы молились за неё». Когда же она отошла в вечность, позвонили с Афона и сказали, что трём старцам на Святой Горе было открыто, что душа её прошла без мытарств.

 

И что она очень светла и находится у Престола Божия. А ещё поздравили монастырь с тем, что такая душа ушла отсюда в благословенную вечность.

 

ВЛАДЫКА

Он встретился со мной перед самым моим отъездом в аэропорт. А потому беседа, непродолжительная по времени, но на удивление насыщенная духовным своим наполнением, запомнилась от первого до последнего слова. По той простой причине, что не было сказано ничего лишнего, всуе, ничего протокольного, для «приличия». Если б вы только слышали, с какой удивительной теплотой и сердечностью говорили о владыке все, с кем мне довелось общаться в эти незабываемые дни. Об архиепископе Екатеринбургском и Верхотурском Викентии, очень красивом и мудром человеке, знакомые с ним люди и в самом деле могут говорить долго и увлекательно. Я же поведаю о том, что поразило сразу: представьте, у архиерея огромной епархии нет секретаря! А потому он привычно принимает всех посетителей. Одна из моих здешних слушательниц рассказывала, что её встреча с владыкой окончилась аж в половине второго ночи. Просто она в тот день была в очереди последней...

 

Уже прощаясь, я совершенно искренне признался в том, что из многих знакомых мне епархий эта – по целому ряду причин – занимает отныне особое место. В ответ услышал благодарность «за понесённые труды» и приглашение приехать в декабре для выступления на епархиальном собрании. А ещё прозвучали слова, которые я запомнил, как мне кажется, навсегда и передаю их теперь всем своим друзьям и близким. «Когда-то здесь, – сказал владыка, – предприняли попытку покончить раз и навсегда с Россией. А потому и возрождаться нашей Родине предстоит именно отсюда».

 

Аминь.

 

ТАРАСКОВО

Здесь меня окатило поутру двумя вёдрами ледяной воды. Их мне протянул монах Свято-Троицкого монастыря, почерпнув из родника посреди надкладезной церкви в честь иконы Божией Матери «Всецарица», и направил в деревянную купальню. Однако он не преминул поворчать, что делаем мы все это не по правилам, и поначалу надо бы попробовать студёной водицы из колодца Марии Египетской, затем Николая Чудотворца, а уж после приступить… но, как и водится ныне, дефицит времени… и куда только все мы бежим, – словно там, в самом конце, ожидают нас с призом, который вручат тому, кто первым доберётся, и который неким волшебным образом искупит всю эту нашу утомительную беготню…

 

Признаться, я делал поначалу слабые попытки сопротивляться предстоящему обливанию, ссылаясь на сильный насморк, что было правдой. Однако регулярные подтрунивания моего постоянного спутника екатеринбуржца Сергея по поводу слабости «московского духа» в противовес «духу уральскому», да ещё искренняя вера в многоцелебные свойства этой воды, возвращающей здоровье многим людям, страдающим тяжкими недугами, о чём был наслышан, решили дело. И вот мы с московским архитектором Петром, оба мокрые (сам Сергей, между прочим, так и не облился, лишь подвигнув на это нас, вот тебе и «уральский дух»!), беседуем с иеромонахом Досифеем. И первое, чем он меня поражает, – это умение слушать другого. Редко встретишь сегодня, чтобы так слушали! Спутники мои, давние приятели, попросили батюшку разрешить их затяжной спор о месте рок-музыки в православии. И тут меня постигло второе изумление. Дело в том, что я с самого начала скептически отнёсся к самой идее. Ну, посудите сами, что может сказать об этом предмете смиренный иеромонах, непрестанно перебирающий чётки, очи долу, и обретающийся в счастливом отдалении от шумных городов с их ревущими концертными залами. Однако, смиренно выслушав обоих, отец Досифей тихо возразил, что если бы речь шла о «Блэк Саббот» или «Нирване» (признаюсь, в этот миг я ощутил себя в какой-то иной реальности), но если говорить об «Алисе», о творчестве Кинчева вообще… самое поразительное, что при этом он не изменил ни тембра голоса, ни ритма своей речи, просто говорил со знанием дела о том, в чём очень неплохо разбирался. Всё это, как выяснилось, было в его прошлом, ныне же он – даже рассуждая об этом – оставался всё тем же иеромонахом, на чью молитву так уповают многие из встреченных мною людей. Вот и слова его, обращенные к нам, были полны тишиной и любовью. Я ни о чём не спросил его тогда, мне просто хотелось ему внимать.

 

Насморк, между прочим, прошёл сразу же, хотя было совсем не жарко, а я ходил с непросушенными волосами и, по обыкновению, без головного убора, что в обычной ситуации показалось бы безумием.

 

«МЕЧ ПОКАЯНИЯ»

Такую надпись я прочёл на рукоятке огромного клинка, острием вниз, расположенного прямо перед храмом во имя Казанской иконы Божией Матери Среднеуральского женского монастыря, неподалёку от пятнадцатиметрового Поклонного Креста, на нижней поперечной перекладине которого выведено крупными буквами: «Смерть антихристу», и это было первым архитектурным сооружением подобного рода, когда-либо виденным мною. Только представьте, от рукояти этой расходятся как бы солнечные лучи, и на каждом из них – бронзовые барельефы тех, кто сражался за Россию и горячо молился за нашу Родину. На самом же лезвии отлиты слова генералиссимуса А.В. Суворова: «С нами Бог, молись Богу, от Него победа. Помилуй, Бог, мы Русские!», и чуть ниже его же: «Восстановим по-прежнему веру в Бога Милостивого. Очистим беззакония. Везде фронт!»

 

А на левой половине огромного вертикального щита прочитал слова святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси: «Мы… дожили до того времени, когда явное нарушение заповеди Божией… оправдывается как законное… Расстрелян бывший Государь Николай Александрович …мы должны… осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падёт и на нас, а не только на тех, кто совершил его…». Справа же читаю слова нашего новопреставленного Святейшего Патриарха Алексия II: «Грех цареубийства… народом нашим не раскаян… мы призываем к покаянию весь наш народ».

 

ОТЕЦ СЕРГИЙ

Батюшка вернул меня к действительности, приглашая в трапезную, и все уверения гостя, что сыт, не принимались здесь во внимание. А впрочем, меня предупреждали о местном гостеприимном обычае. И глядя на этого седого, вовсе не пышущего здоровьем человека, будучи наслышан о том, что осталось в этой нелёгкой жизни за его плечами, и видя всё, что лежит на этих плечах ныне… Да одно это – разве ж не чудо, не проявление милости Божией? А мы всё глядим в небеса, всё ждём каких-то знамений, грома и молний. И грохота, и молний – всего этого хватило с избытком в многотрудной и радостной судьбе Николая Романова (!), как звали некогда в миру отца Сергия. Ведь именно под его руководством был возведён (всего-то за два года!) мужской монастырь у Ганиной Ямы, он же и стал его первым настоятелем. А до этого, ещё послушником, трудился экономом монастыря Новомучеников Российских в Алапаевске, где и принял постриг с наречением имени Сергий в честь преподобного Сергия Радонежского. У таких людей, как отец Сергий, не бывает простых судеб, ведь враг, как известно, не дремлет. Так уж случилось, что нынешняя обитель для него не просто очередная стройка, здесь он ещё и духовник.

 

Можно и нужно, наверное, восхищаться тем, сколько и как построено за это довольно короткое время в этом красивом лесу. Но вера, как любят говорить в народе нашем, не в брёвнах, а в рёбрах. Вот и довелось мне познакомиться в этой поездке с совершенно разными, но, тем не менее, замечательными людьми, которых объединяет то, что все они не без тихой гордости называют себя его духовными чадами. К слову, по благословению батюшки, четверо сестёр учатся в аспирантуре, а одна в докторантуре. А что, монастыри всегда были на Руси негаснущими очагами подлинной культуры. Ещё Пушкин, помнится, писал вдохновенно о том, что «монахам обязаны русские своей историей и просвещением».

 

Признаюсь, что при знакомстве нашем я поначалу всё же смутился, когда из-за двери срубленного в лесу скита старческой (но только поначалу!) походкой вышел обильно седеющий взлохмаченный человек, и, несмотря на все его усилия, было заметно, как непросто даются ему эти шаги, каких это стоит ему усилий. Оказалось, что батюшка только что из-под капельницы, куда ложится, когда становится совсем невмоготу. В какую-то минуту мне, признаюсь, даже показалось, что хозяин не слишком-то приветлив с гостем. Но, словно прочитав мои мысли, он тотчас же извинился за это своё состояние, и это, не скрою, так порадовало меня. Но вот прошло совсем немного времени, и вы бы не узнали его. Словно каждый встреченный им сейчас человек добавлял ему сил и энергии. На самом же деле всё было как раз наоборот. Именно к нему со всех сторон двигались теперь монахи и сёстры, насельники и дети, проживающие в обители, рабочие и паломники. И для каждого находилось то самое, так нужное всем нам, живое пасторское слово. А ещё я столкнулся здесь с неким феноменом, который озаглавил для себя как проповедь для одного человека.

 

ПРОПОВЕДЬ

Ведь именно так общается иеросхимонах Сергий с каждым, кто нуждается сейчас, в данную минуту, в нём. Притом, что число насельников обители достигает сегодня трёхсот человек, и цифра эта непрестанно увеличивается. А это не только сёстры и братия монастыря, но ещё и много детей, которые здесь не только живут, но и учатся. А ещё убогие, увечные, отвергнутые жестоким миром и нами, бессердечными людьми. А ещё тяжёлые онкологические больные – их здесь, считай, целое отделение, – на которых махнула рукой, открестившись от них, официальная медицина. И ведь многие из них самым чудесным образом исцеляются! Причём совсем неважно, где это общение в данный момент происходит: за столом ли в трапезной, на стройке или после лекции, когда сестры обители, по просьбе батюшки, исполнили для гостя русские духовные песни, да так красиво и проникновенно, что в течение всего концерта-импровизации в горле у него, прижавшего к себе огромный, подаренный слушательницами букет из белоснежных лилий, стоял ком. И так всегда, и так везде, с каждым. По сути, горячей проповедью стало и наше с ним прощание, когда я, смущаясь, подошёл к нему в храме под благословение перед возвращением домой.

 

О многом важном для себя услышал я тогда, но дело было даже не столько в том, что говорил этот человек, сколько в том, как он говорил. Такая убеждённость звучала в его словах, которые в иных устах прозвучали бы, в лучшем случае, как декларация.

 

Неловкость же я испытывал оттого, что в храме в этот час было так много насельников, наверняка пришедших сюда после многочисленных послушаний и смиренно ожидающих своей очереди на исповедь. Какова же была моя радость, когда, благословившись у батюшки, напоследок пригласившего меня приехать сюда ещё и погостить у него в скиту, и подняв голову, узрел я светящиеся в полумраке церкви их кроткие улыбки, адресованные сейчас мне. А ведь наше с батюшкой общение вовсе не было минутным. «Господи, где черпает силы этот неутомимый человек?» – хотелось воскликнуть мне вот уже в который раз. Но сам же, помнится, себе и ответил: «Ну конечно же, в Тебе, Господи!».

 

«НА-КА, ВОЗЬМИ СВОИ КОНФЕТЫ!»

Странное чувство возникло у меня здесь и не покидало вплоть до отъезда, прошу отнестись к нему с пониманием. Ещё в первое посещение, когда любовался этим дивным по красоте лесом и живописно расположенными в нём строениями, закономерно возник у меня вопрос, на который я не мог найти ответа. К примеру, кем, а главное, как выбирается место для будущего храма, в частности для этого, Казанской иконы Божией Матери, которым я сейчас и любовался. Ответ на этот, повторяю, не высказанный вслух вопрос пришёл неожиданно, его дал находящийся поблизости монах Зосима, крепкий кряжистый человек, ответственный за хозяйство обители, с которым я познакомился этим утром в келье у отца Сергия. Как выяснилось, той весною, когда подумывали над местом для будущего храма, на этом участке леса снег почему-то не сошёл. Долго не таял он и после того, как порубили ближние деревья. Вот лежит здесь снег – и всё тут. Ну, решили, что это не иначе, как знак.

 

Но я не успел поделиться ни с кем этим наблюдением. Однако прощаясь с монахиней Ниной, поведал ей о смущении, которое испытал при расставании с отцом Сергием из-за большого числа ожидающих исповеди и его неторопливой беседы со мной, и о том, как в какой-то момент общения мне показалось, что ему доступны эти мои мысли, от чего смутился вконец. Но собеседница моя нисколько не удивилась этим словам и в ответ рассказала занимательную историю, которая приключилась с ней после пострига. Батюшка оживлённо тогда беседовал в трапезной с кем-то из гостей, а на столе, среди прочего, стояла вазочка с шоколадными конфетами. И вот она сидела молча и терзалась от того, что ей так захотелось вдруг этих самых конфет, но неужели теперь, став монахиней, она будет лишена этого лакомства, проносилось в её мозгу. И тогда отец Сергий, прервав беседу, обернулся и, захватив целую пригоршню шоколадных конфет, положил перед ней со словами: «На-ка, возьми свои конфеты!».

 

МАТЕРЬ БОЖИЯ

Она приснилась ему 24 года назад. «Господь хочет всем спастися и в разум Истины придти», – любим повторять мы, часто забывая, что спасение подчас настигает нас через скорби и потрясения, боль и потери. В том году Николай Романов попал в страшную автокатастрофу, после которой врачи собирали его по кусочкам. Богородица же приснилась, когда он начал выходить из комы после клинической смерти. Николай увидел себя маленьким грязным оборвышем, заблудившимся в поле, а Она пошла ему навстречу, взяла за руку и вывела на дорогу. После этого сна нельзя было не поменять свою жизнь, невозможно было жить, как прежде. И тогда он поехал к старцу Николаю (Гурьянову), и тот благословил его на подвиг монашества.

 

Вот и случилось, что пришёл он в обитель в честь Её прославленной иконы. Может, ещё и поэтому здесь так много чудных образов Приснодевы. И у каждой из них своя захватывающая история. Это и прибывшая со Святой Горы Афон Владимирская икона Божией Матери,  которая создавалась в течение года одним из лучших афонских иконописцев специально для сестёр. И хранящаяся в алтаре храма «Спорительницы хлебов» Тихвинская икона Божией Матери, подаренная Царю-Мученику П.А. Столыпиным. Она была с государем в его ссылке в Екатеринбурге, а храму была преподнесена летом 2002 года дочерью одного из охранников Дома особого назначения в Екатеринбурге, как назвали тогдашние власти Ипатьевский особняк. Феодоровский же образ Божией Матери является списком со святыни, пребывающей в Ипатьевском монастыре, и оклад её в точности повторяет Костромской первообраз. А вот икона Божией Матери «Скоропослушница» написана на Святой Горе Афон в XIX веке и почитается чудотворной. Казанский же образ Божией Матери, пребывающий в обители, есть список с чудотворного Чимеевского, широко прославленного в России чудесами и исцелениями. Что касается иконы «Знамение», написанной сравнительно недавно по старинному, чудом уцелевшему окладу, не утерявшему своего благолепия, то её обретение расценивается здесь как проявление милости Божией. И это далеко не весь перечень Богородичных икон. Здесь ежедневно читается неусыпаемая псалтырь и восемь неусыпаемых акафистов. И ежедневно после вечерней службы проводится Крестный ход.

 

Но вот какое чудо произошло здесь недавно. Вам расскажут, как храму пожертвовали икону Воздвижения Креста Господня, которую хозяева приняли поначалу за старую доску и уже хотели пустить на растопку. Когда же по ней ударили обухом топора, в верхней части доски проявился крест и два лика с нимбами. Постепенно стал проявляться рисунок, а на Праздник Крещения икона засияла вдруг синими искорками, а по стыкам горело жёлтым огнём, как язычки мерцали. В тот же день она заблагоухала, и её решено было передать обители. Сёстры не зря считают событие это промыслительным, ведь что есть монашество, как не постоянное, ежеминутное крестоношение.

 

«Я НА НЕЕ СМОТРЮ СМИРЕННО...»

Услышав эти строки впервые, я подумал: какая удачная начальная строка для романса. Но это не стихи, это – слова из предсмертного письма схимонахини Анны. Сейчас благословлено, чтобы у неё на могиле горела неугасимая лампадка. Здесь очень любят ходить к той, кого многие так любили при жизни; но даже те, кто не знал Анну, приезжают сюда, чтобы здесь, на её могилке, ощутить эту удивительную тишину и радость. А ещё, по благословению, к могильному кресту двадцатилетней схимницы прикреплены слова её прощального, перед самой кончиной, письма. Вот они, эти замечательные пронзительные строки, которые нельзя читать со спокойным сердцем, только вслушайтесь: «Как всё-таки Господь любит нас. Я Ему очень благодарна за то, что со мной случилось, за мою болезнь, за то, что попала в маленькую частичку рая – монастырь. Если бы мне сказали: «Отдай свою болезнь другому человеку», – я бы ни за что этого не сделала. Моя болезнь – это подарок небесный. Лучше здесь потерпеть милости Божии, чем попасть в ад. Сейчас я могу твёрдо сказать, что я счастливая: меня так любят Господь и Богородица. А смерть… я на неё смотрю смиренно. И если Богу будет угодно, Он меня скоро возьмёт из земной жизни в иную… Только бы в ад не попасть. Настолько всё у Бога промыслительно, и я благодарна Ему бесконечно».

 

Позже, уже по возвращении в Москву, выяснил, что текст письма на могильном кресте приведён не полностью, ибо так по смирению своему распорядился духовник этой обители. Вот его окончание: «А отец Сергий… сколько он натерпелся со мной, сколько он молился за меня. Каждое сказанное им слово надо понимать не буквально, а в другом смысле. И тогда всё станет ясно и понятно».

 

…Вот так всегда, только собрался рассказать вам о павлинах, которые ещё и обзаводятся здесь потомством, а это значит лишь одно, – что здесь им очень хорошо, об ухоженных коровах и красивых лошадях, овечках и козах, курах и гусях, что так радуют местных ребятишек, как позвали. Потому как вернулась после исповеди и уже готова была побеседовать со мной совсем ещё юная схимонахиня Христина.

 

СХИМОНАХИНЯ ХРИСТИНА

Как я и угадал, она баловалась пером. В чём она тотчас же чистосердечно по-детски мне и призналась. А ещё она рисовала карандашами, иллюстрируя свои сочинения, так что в результате получилась самодельная книжка.

 

Я принялся читать написанную ею сказку о… хороших грибах, которые так хотели пробиться к людям, чтобы порадовать их вкусной едой, и грибах нехороших, которые строили им в пути козни. Дойдя же до одного места, уже не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться. И ко мне тотчас же присоединились все, кто собрался сейчас в этой келье. Представьте, один из героических грибов предложил своим товарищам устроить привал, для чего громко сказал: «Перекур!». Тут всем нам сразу стала ясна главная причина наших частых лесных пожаров. Ну, если уж грибы курят… Мне так хотелось поднять ей хоть немного настроение, и это, кажется, удалось. Она лежала, укрытая по самый подбородок, и только слабо улыбалась. У меня же в висках стучало от услышанного чуть ранее, что опухоль в предплечье достигла такого состояния, что сёстры, перевязывая Христину, всякий раз боятся, что рука отделится от тела.

 

Прощаясь, я подарил ей свою книгу, и надо было видеть при этом её неподдельную детскую радость. А ещё попросил её, не смущаясь, делать заметки, прямо на полях, если с чем-то не согласна, и она послушно кивнула своей прекрасной головкой. Но ещё более схимонахиня Христина обрадовалась, как мне показалось, тому, что я предложил встретиться с ней в декабре, чтобы обсудить наши литературные дела. А потому нам обоим – кровь из носу – надо теперь до этого дожить. И пусть она так и не достала своих ручек из-под покрывала в течение всей нашей беседы, я вдруг ясно услышал, как собеседница моя в ответ на это моё предложение звонко захлопала в ладоши от радости. А потому, смутившись, я заглянул ей прямо в глаза, чего, наверное, нельзя делать, общаясь со схимонахиней, даже если она совсем девочка и чуть не в два раза моложе твоей старшей дочери. Господи, как же она хочет жить!

 

Эта встреча была последней в монастыре, а потому мне всё-таки стоило некоторых усилий дойти до машины. Предстояло ещё тепло попрощаться с улыбающимися братьями и сёстрами, благодарно приняв от них гостинцы, прежде чем разрыдаться во всю силу лёгких, уже выехав из широко растворенных ворот гостеприимной обители.

 

И СНОВА МОСКВА

Столица встретила меня, как и всегда, обычной своей суетой. Если честно, она вообще не заметила моего приезда. А потому на душе полегчало, лишь когда переступил порог собственного жилья и обнял жену и младшую дочь. Уж они-то точно были мне рады. Чуть позже я обнаружил, что на сей раз вернулся из поездки не весь, сердце моё так и осталось на Урале. Я поведал об этом домашним, и, кажется, это их обидело, особенно жену. Так и живу теперь. Что же касается сердца, то оно, похоже, зажило своей, отдельной от меня жизнью, упорно не желая возвращаться в столичную толчею и свободно обретаясь теперь в храмах и монастырях оставленного мною края: то на краю Ганиной Ямы, то в одном из алтарей Храма на крови, что на месте «расстрельной комнаты», то омываясь в студёных родниках Свято-Троицкого монастыря, что в селе Тарасково, а то кружась возле скита отца Сергия... на том самом месте, где тихим ясным утром повстречал я тогда белку и двух синиц. Зверушки эти нет-нет да и возникают теперь перед мысленным моим взором, и тогда я тяну к ним руки и молю не бежать от меня прочь. И если б только мог, то радостно прострекотал бы по-беличьи и пропел по-птичьи – как сказочный царевич – о том, что я, хоть и плох, и сир, но всё ж не совсем ещё пропащий человек. И так хочется любить всех.

 

Фазиль Давуд оглы ИРЗАБЕКОВ,

в святом Крещении

Василий

 

Перейти к содержанию номера