«ЛИКВИДИРОВАТЬ "СОВЕТСКИХ" МАРФУ И МАРИЮ!»

C трагической кончиной Елизаветы Феодоровны сестры, оставшиеся в Обители, поначалу были охвачены невыразимой скорбью и чувством пронзительного одиночества. Однако высокий христианский дух и крепкая вера во Христа, заложенные в них Великой Княгиней, постепенно делали свое благое дело и прелагали скорбь в светлую надежду. Сестры верили, что за кратким земным расставанием грядет их светлая встреча с Елизаветой Феодоровной в благословенной вечности, куда призван каждый христианин – и там они вновь обретут счастье взаимного нескончаемого общения с Матушкой, отдавшей за них всю свою жизнь в силу непобедимой Христовой любви, пылавшей в ее святой душе. И уверенность их была не абстракцией, а реальным молитвенным переживанием ее постоянного, незримого присутствия рядом с ними. Ведь у Бога нет мертвых, но все -живые. И подлинная христианская любовь преодолевает смерть, навечно соединяя любящие сердца. Поэтому скорбь сестер была хоть и велика, но не безутешна. Они знали, что над всеми людьми, и великими, и обычными, стоит всеблагая воля Божия. Мученическая смерть Елизаветы Феодоровны и ее святая, ничем не запятнанная жизнь открыли сестрам глаза на главную причину страданий праведников. Их мучения – всегда жертвенны, они приносятся как за друзей, так и за врагов и являются великой поддержкой для всех оставшихся в живых христиан, высочайшим примером для подражания. Чем больше мы будем походить на этих страдальцев во Христе,, тем выше, светлее и чище будет общая жизнь людей на земле и в вечности. Ибо только жертвенность Христа ради утверждает основания мира на земле и усмиряет человеческую злобу. Елизавету Феодоровну не сломили испытания. Ее подвиг воплотил то, что было заповедано самим Спасителем: «Претерпевший же до конца спасется» (Мк. 13, 13). Великая Княгиня твердо пошла по крестному пути Господа Иисуса Христа – а разве может быть что-либо более высоким и желанным для настоящего христианина? Так горе насельниц постепенно перемежалось с затаенным счастливым чувством: их Матушка – у Бога, она – святая. И они уже с великим смирением и терпением продолжали нести по жизни свой крест, служа ближним.

Советы переименовали Обитель на свой лад. Она стала называться Марфо-Мариинской трудовой общиной. Ее настоятельницей была выбрана Валентина Сергеевна Гордеева, бывшая казначей Обители, утвержденная Святейшим Патриархом Тихоном для продолжения дела Великой Княгини. По инициативе В. С. Гордеевой в 1917 году больница при общине была зарегистрирована в Мосздравотделе, откуда сестры получали пайки. С этого же года средства на существование добывались работой сестер. Кроме того, община стала получать помощь от райсовета ввиду существовавшей больницы на 30 коек (хирургическое, терапевтическое отделения) с амбулаторным приемом до 100 человек в день, а также бесплатной столовой для бедных на 450 человек (в 1919 –1920 годах она была закрыта). В 1920 году 2-й Государственный университет (МУНИ) оформил соглашение с общиной, приняв в свое ведение часть больничных коек и оплачивая их содержание.

В 1921 году за 210 приемных дней в амбулатории общины было принято 3577 больных и сестрами сделано 20256 посещений. К маю 1923 года община насчитывала 112 сестер и 20 сотрудниц, не имевших звания сестер. По социальному положению девять из них были бывшие дворянки, а остальные – крестьянки и «прочие трудовые элементы». С 5 февраля 1919 года больничный храм во имя святых праведных Марфы и Марии был обращен в приходской и изолирован от больницы.

Марфо-Мариинская община в послереволюционные годы подвергалась периодическим проверкам. Цель их была одна – как можно скорей свернуть ее деятельность. Однако даже предвзято настроенные проверяющие в своем отчете, проведенном в мае 1923 года, писали:

«Все осмотренные помещения производят прекрасное впечатление своим благоустройством и содержанием в образцовой чистоте, никакого ремонта не требуется; кухня и прачечная на полном ходу в полной исправности, имеется даже изрядный запас дров... Обследовавшаяся Марфо-Мариинская община производит впечатление идеальнейшей трудовой коммуны с характером взаимопомощи и филантропическим: лечебные учреждения общины безусловно полезны району и с успехом могут быть использованы для рабочего населения...»

Такие заключения, написанные, по всей видимости, честными людьми, не могли понравиться партийным «заказчикам». В июле 1923 года в Обитель был командирован некий «ответственный сотрудник партии» с поручением дать заключение о «желательности и возможности существования Марфо-Мариинской общины». В октябре 1924 года этот же вопрос был рассмотрен на заседании комиссии московской рабоче-крестьянской инспекции, которая вынесла следующую резолюцию:

«а) Признать нецелесообразным существование лечебницы Марфо-Мариинской общины;

б) предложить МУНИ расторгнуть заключенный договор на аренду помещения общиной;

в) лечебное учреждение общины с оборудованием и имуществом передать в ведение Мосздравотдела;

г) вопрос о целесообразности дальнейшего существования Марфо-Мариинской общины поручить проработать в административной секции МРКИ с заинтересованными органами;

д) предложить Мосфинотделу взыскать с Марфо-Мариинской общины за время существования все налоги как с частной организации»

Через несколько дней регистрация Марфо-Мариинской общины была признана «незаконной» и последовало «совершенно секретное» указание о срочной описи всего больничного имущества общины в связи с возможной передачей лечебницы в Мосздравотдел.

В начале февраля 1925 года на заседании президиума Моссовета решили следующее: «Принимая во внимание, что в лечебнице значительная часть имущества, которым владеет община, является в силу ст. 12 и 13 декрета об отделении церкви от государства государственной собственностью и что деятельность общины не соответствует ее уставу». Устав общины аннулировали, и ее имущество было предназначено для передачи на баланс сторонней городской организации.

Сестры во главе со второй настоятельницей попытались сохранить общину и обратились за помощью к видным специалистам. Известный профессор медицины Ф.А. Рейн в апреле 1925 года написал письмо в поддержку общины, в котором говорилось:

«В течение ряда лет работал с сестрами бывшей Марфо-Мариинской общины в качестве зав. клиникой... могу рекомендовать их работу по уходу за больными с самой лучшей стороны».

Положительный отзыв представил также и зав. отделом Мосздравотдела Дубровин: «...сестры Марфо-Мариинской трудовой общины своим умелым уходом за больными и знанием медицинского дела действительно отвечают всем требованиям высококвалифицированных средних медицинских работников».

На основании этих отзывов B.C. Гордеева и другие сестры обратились к властям с просьбой зарегистрировать общину. В их заявлении говорилось: «Наша община объединяет значительное количество трудящихся женщин, сделавших себе специальностью уход за больными. Община имеет лечебницу, амбулаторию, аптеку. Постоянный штат опытных медицинских сестер позволяет создать для больных прекрасный уход, и община наша всегда ценилась медицинскими учреждениями».

Все эти доводы, по понятным причинам, не возымели никакого действия. В регистрации сестрам было отказано. Марфо-Мариинская община как юридическое лицо перестала существовать. Видя бесполезность дальнейших обращений, сестры решили не терять время и продолжили оказание медицинской и иной помощи страждущим. Как и раньше, они жили на территории общины, молились в своих храмах, принимали участие в деятельности приходского совета. Такого поведения власти более терпеть не стали. С их подачи в Москве появились разного рода организации, претендовавшие на помещения храма во имя святых праведных Марфы и Марии для использования их под свои цели (клуб, диспансер и так далее). Замоскворецкий райсовет, опечатав храм, заявил: «...опечатана домовая церковь по Большой Ордынке, 34, которой пользовались живущие в этом доме. С выселением живущих в нем граждан в Киркрай и другие пункты и с ликвидацией жилищного товарищества надобность в этой церкви миновала».

В том же 1925 году в газете «Правда» выходит разгромная статья против Марфо-Мариинской обители. История ее возникновения представлена в ерническо-глумливой форме, цели деятельности высмеяны:

«Личный состав Обители, чтобы создать надежное ядро, – то, что называется теперь «активом», вербовался исключительно в аристократической среде и в кругах богатого купечества; «простые русские люди» допускались туда только в качестве обслуживающих милосердное общество наемников. «Сестрицы», вступившие в Обитель, проходили «особые духовные курсы», обучались премудрости «диаконисского служения» и, одолев по формуле «православие – самодержавие» азы монархической идеологии, вступили на крестный путь исцеления падших душ человеческих от нигилистической скверны. Ареной обработки «простых русских людей» была главным образом больница (с аптекой) при Обители, куда пускали на основах копеечной благотворительности и пытались воспитать… смирение и целомудрие у людей «простолюдинов», лишенных, по материальным условиям, возможности заплатить за обычную больничную койку и миновать это гнусное место».

Далее следует грязная клевета в адрес достойнейшего человека, духовника Обители Митрофана Сребрянского – настолько лживая и изощренная, что нет никакого желания ее здесь приводить. Общий вывод статьи таков: в Обители, сменившей вывеску на «трудовую коммуну, окопались враги-черносотенцы». Завершает статью призыв: ликвидировать «советских» Марфу и Марию (1).

31 мая 1926 года президиум Моссовета принял решение о закрытии домовой церкви и передачи ее под диспансер. С 1926 года в храме Марфы и Марии разместилась амбулатория им. профессора Ф.А. Рейна – филиал ЦЕКУБУ (Центральная Комиссия по улучшению быта ученых). До 1928 года в храме и больнице действовала поликлиника, в которой работали бывшие сестры Обители. Руководила всем княжна Татьяна Александровна Голицына, сестра Марфо-Мариинской обители. В 1928 году Т.А. Голицына была арестована.

В апреле 1928 года Замоскворецкий райсовет ходатайствовал перед вышестоящими инстанциями о закрытии Покровского храма. 27 июня 1928 года власти, наконец, его закрыли.

И тотчас началось разграбление уникального убранства и церковной утвари храма. Сотни облачений, воздухов, пелен были вывезены из него на склад Госфонда Мосфинотдела. Были факты, свидетельствовавшие и о том, что ради получения небольшого количества драгметалла жгли уникальные парчовые облачения.

В 1929 году в храме Покрова Пресвятой Богородицы был открыт кинозал клуба Санпросвета. Фрески Нестерова заставили щитами, а в алтаре на месте престола водрузили огромную статую И. В. Сталина – «отца народов». Западную стену трапезной использовали как экран, показывая фильмы. В ризнице алтаря устроили общественные туалеты. Использование храмовых алтарей под отхожие места в те времена было у Советской власти излюбленным способом выражать свое отношение к христианству.

В связи с этим следует особо выделить роль в судьбе Обители Мастерских Грабаря, деятельность которых на целых шестьдесят лет стала неотделимой от ее Покровского храма. Петр Паламарчук в книге «Сорок сороков» пишет, что Центральные государственные реставрационные мастерские под руководством профессоров И. Э. Грабаря и А. И. Анисимова возникли еще в 1920-е годы и до своего размещения в Марфо-Мариинской Обители находились в храме святителя Николая на Берсеневке, где и происходила реставрация древнерусской живописи. Однако их деятельность уже очень скоро вызвало резкий протест со стороны идеологов новой власти. Известный журналист и бывший бундовец Д. И. Заславский напечатал в 1931 году в газете «За коммунистическое просвещение» доносительную статью против Мастерских под названием «Преподобные отцы-художники». Вот наиболее характерные пассажи из нее (цитируются по книге П. Паламарчука «Сорок сороков»): «Попы у нас могут молиться хотя бы 24 часа в сутки и запускать какие угодно высокие ноты в небо. Но за всякую попытку сунуть свой божественный нос в дела мирские они должны отвечать по строгому закону пролетарской революции... Громадные музейные фонды после разработки могли снабдить образцами искусства не только советские музеи, но и заграничные. Излишки представляли собой ценную валюту для советского хозяйства (! – П.П.). Однако «профессора» были хоть и не попы, но по роду занятий близкие к поповству. И вот расследование РКИ, в котором деятельное участие приняли рабочие, раскрыло картину работы ЦГРМ. Что сделали профессора?

Они тайно слили снова церковь и искусство. Они превратили мастерские в тайный церковный скит. Профессор Игорь Грабарь добровольно сделался отцом Игорем, архимандритом торгово-промышленного заведения. И профессор Анисимов сам себя рукоположил в отца Александра, келаря новой лавры под советской научной вывеской. Они получали икону как памятник искусства, а за приличную мзду отпускали ее на проект верующим как предмет культа. Если какой-либо действующей церкви требовался ремонт, попики приходили к отцам-протопопам из ЦГРМ и сделка живо налаживалась. В этой церкви оказывались вдруг какие-то замечательно важные для науки и искусства «фрески» или архитектурные памятники и требовалось немедленно отпустить из советских складов требуемое количество строительных материалов. По заказу действующей церкви мастера из ЦГРМ исполняли новые иконы как заправские богомазы. Более того! Они подчищали старые, и попы выдавали это за «чудесное обновление». Они надували, словом, советскую власть всеми средствами и путями. Создав вокруг себя «верное» окружение, они чувствовали себя в ЦГРМ, как за монастырской стеной. Они укрывали от советской власти ценности, придерживая их до «будущего времени», – они верили, что советская власть скоро падет, а пока старались использовать свое положение. Они оказывали приют всяким «бывшим» людям, и советские мастерские стали убежищем для всякого темного люда... Что они сделали, верные сыновья буржуазии? Они снова превратили науку в церковь, искусство – в богомазню!» (2). Вскоре после этого Мастерские были закрыты, а многие реставраторы репрессированы.

19 марта 1945 года Мастерские открылись вновь. На этот раз они разместились в Покровском храме Марфо-Мариинской обители милосердия под именем Государственных центральных художественно-реставрационных мастерских при Комитете по делам искусств (ГЦХРМ). Реставраторам, работавшим в Обители вплоть до конца 2006 года, то есть целых шестьдесят лет, принадлежит неотъемлемая заслуга не только в сохранении храмового комплекса и его уникальных росписей, но и в спасении десятков тысяч редчайших икон со всей России.

Удивительный факт: из всех случаев, когда храмы при советской власти использовались безбожниками не по назначению и в них царила «мерзость запустения», размещение реставрационных мастерских в церкви Покрова Пресвятой Богородицы, несомненно, имело в то время свои положительные стороны.

ЗАКРЫТИЕ ОБИТЕЛИ. СЕСТРЫ И ПРОТОИЕРЕЙ МИТРОФАН СРЕБРЯНСКИЙ

Преподобномученица Елизавета Феодоровна принадлежала к тем светлым и ярким личностям, которые, пребывая среди людей, никогда не подавляют их своей значимостью. Да, она была поистине звездой первой величины, которая ярко сияла на российском духовном небосводе и, однако, совершенно не затмевала сестер, находившихся с ней рядом, не создавала в их душах настроения собственной второстепенности. Напротив – щедро дарила им свою любовь, укрепляла и развивала в них все добрые задатки, поднимала до себя. Сестры, как и настоятельница, мужественно, смиренно и самоотверженно трудились на побелевших нивах Божиих.

Практически каждая из сестер обладала сильным и жертвенным характером, ежедневным делом и подвигом доказывая свое истинное христианское предназначение. Да, с гибелью Великой Княгини в Обитель, как уже было сказано выше, на время пришло тяжкое ощущение почти невыносимого горя, когда казалось, что все вокруг – разорено, поругано и предано. И это действительно во многом было так. Но в глубине души сестры понимали, что дело, начатое их Матушкой, должно быть ими продолжено – и неважно, в общине ли Обители, или же порознь, вследствие вынужденных обстоятельств – арестов, ссылок, в условиях чуждого окружения.

Вторая настоятельница Обители Валентина Сергеевна Гордеева (урожденная Ушакова), была одна из наиболее преданных ей сестер. Она родилась в 1863 году, в Обитель пришла вместе с Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной. Как и августейшая настоятельница, стала вдовой. Ее покойный муж Николай Николаевич Гордеев был дворянином Тульской губернии, действительным статским советником. Валентина Сергеевна числилась в окружении императора Николая II.

Главные учреждения Обители, открытые Великой Княгиней, – больница, амбулатория, аптека, школа, столовая – работали до 1926 года под руководством Валентины Сергеевны. Большинство учреждений предоставляли свои услуги для бедных бесплатно даже в 1920-х годах, что являлось большой заслугой новой настоятельницы.

После закрытия Обители В. С. Гордеева была выслана в Среднюю Азию, где умерла 19 июля 1931 года и была похоронена при храме Покрова Пресвятой Богородицы в Туркестане.

Известны ее лирические стихи начала ХХ столетия.

В 1938 году сестра Обители Евдокия (Кузьминова) приняла мученическую кончину на полигоне в Бутово. В настоящее время она причислена к лику святых.

Еще одна сестра, которая была вместе с В.С. Гордеевой выслана в далекий Туркестан – Евфросинья (Фрося). Это была женщина необычайно сильной веры и удивительной преданности Господу нашему Иисусу Христу. За эту преданность и бесстрашное любящее сердце Господь сподобил ее тонких душеспасительных видений. Они таинственно соединяли ее с вышним миром, порождали в ней внутреннее покаяние и укрепляли для будущего духовного подвига, помогая всегда, всей душой и всем сердцем пребывать в Боге. В одном из таких видений, записанных впоследствии отцом Митрофаном Сребрянским со слов самой Евфросиньи, она лицезрела еще незнакомую ей Елизавету Феодоровну в лике святых и по наитию поняла, что должна сослужить ей в делах благотворительности и милосердия.

Еще в 1913 году по промыслительному стечению обстоятельств Евфросинья оказалась в Марфо-Мариинской обители и увидела в ней Великую Княгиню – и узнала ее. Это был судьбоносный час в жизни Евфросиньи, когда ее вера стала непоколебимой, как адамант. Жизнь и труды в Обители способствовали дальнейшему развитию в Евфросинье деятельного сострадания и помощи ближним. Ее отличительная черта – бескомпромиссное и открытое исповедничество веры Христовой в самых тяжелых обстоятельствах.

После революции она оставалась в Обители, в трудные двадцатые годы умела обеспечить сестер продуктами, располагая своим добрым сердцем самых разных людей к оказанию помощи. Когда Обитель закрыли, она была выслана в Туркестан. Много ссыльных прошло через нее – и всем она оказывала содействие и лично, и с помощью добрых людей – кому помогала материально, кого обустраивала квартирой, кого – одеждою, обувью и питанием. К концу жизни Евфросинья приняла постриг с именем Любовь и умерла в Калинине от болезни сердца в 1956 году.

В 1983 году отошла ко Господу одна из последних сестер Обители – 93-летняя матушка Надежда. Она впервые пришла в Обитель еще совсем молодой девушкой. Родители долго не пускали ее в сестричество, но она практически каждый день выгадывала время и прибегала туда чуть ли не через всю Москву. Елизавета Феодоровна относилась к ней с особой нежностью и всегда утешала, говоря, что в будущем она обязательно соединится с Обителью. Так и произошло. А когда Обитель закрыли, то вместе с настоятельницей и восемнадцатью сестрами она выехала в Туркестан. Именно ей принадлежат бесценные воспоминания о преподобномученице Елизавете Феодоровне и марфо-мариинских сестрах, позже опубликованные под редакцией известного московского протоиерея Александра Шаргунова в книге «Подвижники Марфо-Мариинской Обители милосердия». Чтобы вернее и глубже отобразить духовное устроение этих сестер-подвижниц, приведем из этой замечательной книги рассуждения матушки Надежды. Они посвящены ее внутренним переживаниям и выводам о том духовном делании, которым надлежит заниматься всякой душе христианской в условиях богоборческого времени:

«Жизнь теперь другая. Жизнь более внутренних подвигов. Мы, может быть, и рады подвиги прежних подвижников совершать, но это нам не дано. Обстоятельства жизни такие, что это с нас не требуется. Но, с другой стороны, и нам много дано. Мы не можем оправдываться обстоятельствами жизни – по ней с нас много снято. Мы тоже должны подвиги совершать. Время – какое было, такое и есть. Жизнь меняется внешне. Внутренняя жизнь всегда велика. Время не такое, мы не такие... Какие же не такие? Такие же! Мы сами себя коверкаем.

К Господу Богу идем – значит, должны принести Ему все: мы должны быть подвижниками, то есть двигаться к совершенству – к Господу Богу, а мы равнодушны – время не такое, люди не такие, и я не та. Ничего подобного – ты так же устроена, время знает свое дело, идет, идет – это мы меняем все, как нам вздумается. Мы должны применяться к каждому времени; как это так – не знаю, куда идти? Для всех – Церковь, Евангелие, святые учителя. Послушание – выше постов, молитв, самых подвигов великих. Послушание и есть самое трудное. Мы должны знать, какое у нас послушание, должны знать. Спрашивай Господа – Он доступен нам, всегда свободен для нас, спрашивай – все, что нужно, будешь знать. Для человека все возможно, лишь бы было благое желание. Мы должны быть довольны, и Он должен быть доволен нами.

Церковь, пастыря обязательно нужно иметь: имею, и нет мне никакой заботы; наше дело – за него, отца духовного, молиться. Это – раз навсегда. Надо найти духовника, просить, искать. Нашел – и навеки, а так – запутаешься.

Мы имеем такое дерзновение великое – всегда обращаться к Нему – ко Господу, во всякое время дня и ночи. Не надо искать особого места, обстоятельств – надо искать, надо просить... Нашла, за чью руку держаться – и надо спокойно идти с этой рукой. Желает человек с Господом Богом жить и Им одним руководиться – все, что нужно, Господь укажет и помощь подаст. Он не считается ни с чем – Он должен спасать и спасает» (3).

Все сестры в силу своего опального статуса находились под особым контролем органов ГПУ. За ними следили, их вызывали, им угрожали. Однако в результате они своим смирением и любовью сумели пробудить даже в некоторых из этих страшных людей живое человеческое начало. Что касается жен ответственных работников госбезопасности, то многие из них тайно помогали сестрам и всячески заступались за них. Вот что делает свет веры Христовой, воплощенный в жертвенном образе жизни марфо-мариинских сестер милосердия! К ним тянулись люди, и всем они дарили утешение и поддержку. Все они были достойными продолжательницами славного и великого дела, начатого Великой Княгиней в России, – нести свет святого Евангелия всем страдающим и обремененным – и деятельно их утешать. Сами имевшие во всем нужду и жившие в великом стеснении, сестры делились последним куском с теми несчастными, которых им посылал Господь, и поистине жили в Боге. А известно – праведник с голоду не умирает. Бог питает его от рук других добрых людей. Таким образом даже в страшное советское довоенное время христианское делание сестер-подвижниц приносило свои плоды, и люди – кто тайно, а кто и явно – тянулись через них ко Христу и становились верующими, полагая начало спасению своих душ.

Еще одна сестра Марфо-Мариинской обители – Клеопатра (Капитолина Петровна Гумилевская) родилась в 80-е годы ХIХ века в Курской губернии. После смерти отца она переехала в Москву, где закончила гимназию. Ее двоюродным братом был будущий архиепископ Филипп (Гумилевский). Одной из отличительных черт характера Капитолины было миролюбие, способность видеть в людях только хорошее. Она не мыслила жизнь без Святой Церкви и особо почитала иеросхимонаха Алексия из Зосимовой пустыни. Капитолина была очень красивой девушкой, но ее стремление к духовному образу жизни привело к тому, что по благословению духовника она приняла постриг. С именем Клеопатра она и пришла в Марфо-Мариинскую обитель. Там подвижница трудилась до полного изнеможения, воспринимая жизнь Обители как свою собственную, радовалась любым ее успехам и никогда себя не жалела. После ареста Великой Княгини она стала одним из учредителей Марфо-Мариинской религиозной общины (для легального существования необходимо было зарегистрировать общину в Моссовете). В это время сестра Клеопатра несла послушание письмоводительницы.

В 1926 году, когда Обитель закрыли, из ее стен она вышла последней. По рассказам очевидцев, она уходила с большим крестом в руках. Уходя, остановилась среди двора, обернувшись к храму, преклонив колена, помолилась и со слезами на глазах вышла за святые ворота.

Сестру Клеопатру вместе с другими сестрами отправили в ссылку – работать санитаркой в больнице. В Москве у нее осталась престарелая больная мать и слабая беспомощная сестра. Одна из сестер Обители, которая выехала в ссылку вместе с ней, в своем письме вспоминает о Клеопатре следующее:: «Первые сутки нашего тяжелого путешествия она скрывала свои слезы, лежа на скамье в поезде, переживая одна свои душевные страдания, на второй же день она поборола себя и явилась среди нас, чтобы всецело отдаться утешению унывающих и слабых духом, летала по вагону от одной скорбной души к другой, чтобы подбодрить и примирить с судьбой непокорных воле Божией. С ней как-то легче переживался внезапный тяжелый отъезд. Клеопатра сумела возбудить в нас интерес к ожидавшей нас новой жизни. Даже сидя на вокзале трое суток в ожидании решения нашей дальнейшей судьбы, в сырости, холоде и голоде, мы не теряли бодрости духа.

В дальнейшем мы с ней оказались в одной больнице, и я была свидетельницей ее необыкновенного терпения и самоотверженного ухода за больными.

Незадолго до отъезда из Москвы у сестры Клеопатры обнаружились первые признаки рака. Болезнь требовала неотложной операции, но она не была сделана. С тем сестра Клеопатра и уехала в ссылку, где проработала в больнице почти три года. Болезнь пустила глубокие корни, охватила весь организм и свела Клеопатру в могилу» (4).

Из жизнеописания сестер видно, что в скорбные и кровавые богоборческие годы, когда большинство достойных и честных людей было уничтожено, а оставшиеся в живых в основном боялись и молчали, – именно в это время среди верующих расцвело бесстрашное исповедничество. Оно принимало самые разные формы, но стержнем его всегда оставалось открытое христианское стояние за истину во Христе и деятельная любовь к ближнему. Сестры не скрывали своей веры и за это подвергались преследованиям. Причем не только от властей, но и от рядовых людей. Советская безбожная власть обнажила страшные людские пороки – доносительство, ненависть и злобу на последователей Христа, ибо они, эти светлые и святые люди, самим фактом своего существования мешали «новому» строю создавать на костях и крови многомиллионного народа огромную, на одну шестую мира, коммунистическую казарму – скорбное место тяжких духовных мучений и открытого богоборчества.

Вопреки всем тяготам и нескончаемым смертельным опасностям, сестры Марфо-Мариинской обители в разных концах огромной страны – кто в Казахстане, кто в Средней Азии, а кто в Тверской области, – с твердостью и потрясающим мужеством несли людям, изнывавшим под игом советского безбожия, свет Христов и облегчали им страдания. И каждый их шаг к концу земной жизни приближал исповедниц к неизреченной радости встречи с Великой Матушкой – преподобномученицей Елизаветой Феодоровной. Тонкое свидетельство тому – слова, которые матушка Надежда незадолго до своей смерти услышала во сне от самой Настоятельницы. Елизавета Феодоровна явилась к ней с сестрами и сказала: «Зиночка (так ее звали до пострига), приходи к нам, не сомневайся, у нас тебе будет хорошо» (5).

Что касается протоиерея Митрофана Сребрянского, то Марфо-Мариинская обитель находилась на его духовном попечении до 1926 года. В 1919 году, когда исполнилось двадцать пять лет со дня его хиротонии, сестры Обители преподнесли ему следующий приветственный адрес:

«Среди всякого рода неудобств, стеснений и лишений Вы несете на своих раменах великий труд духовного управления и руководства многолюдною Обителью – и кто может вполне понять, чего это стоит Вам, сколько препятствий приходится Вам преодолевать, сколько страдать, отстаивая и сохраняя строй и устав Обители и те вечные евангельские заветы бескорыстной любви к Богу и ближним, которые положены в основе ее. <...> Вашими попечениями благоустроенная святая Обитель как светоч сияет среди облегающего мрака зла и скорбей. Только в ней, в святых ее храмах, за благолепным богослужением ее, назидательными беседами Вашими и поучениями мы и находим себе теперь единственную отраду и утешение. Сюда несем и скорби свои, и недоумения, и сомнения, и недуги душевные и телесные – и всегда оживаем душою, ободряемся, освящаемся благодатными таинствами, врачуем недуги и от суеты и скорби земной возносимся духом горе!..» (6).

В 1919 году Патриарх Тихон совершил постриг протоиерея Митрофана с наречением ему имени Сергий и впоследствии возвел его в сан архимандрита. Матушка Ольга, супруга отца Митрофана, стала монахиней Елизаветой. Все это произошло по взаимному согласию супругов. В 1923 году батюшку арестовали и сослали на год в Тобольск за чтение с амвона послания Патриарха об изъятии советским правительством церковных ценностей. В 1925 году отец Сергий вернулся из ссылки в Москву, ему было разрешено совершать службы и произносить проповеди, но без права занимать какую-либо административную должность в приходе и принимать участие в деловой или административной приходской деятельности.

Отец Сергий вернулся в Марфо-Мариинскую обитель и поселился в своей квартире. Но – ненадолго. В том же 1925 году власти приняли решение закрыть Обитель, а насельниц – сослать. Часть здания, как пишет игумен Дамаскин (Орловский), была отобрана под поликлинику. Некоторые из ее работников решили отобрать обительскую квартиру у отца Сергия и для этого донесли в ОГПУ, обвинив его в антисоветской агитации среди сестер Обители, будто он, собирая их, говорил, что советская власть преследует религию и духовенство. На основании этого доноса 29 апреля 1925 года отец Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму (7) .

После освобождения отец Сергий уехал с матушкой в Тверскую область и стал жить в селе Владычня. С 1927 года он служил там в местном Покровском храме. «Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Несмотря на пережитые узы и тяжелое время гонений, отец Сергий продолжал подвизаться как духовник и проповедник. Он использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних. Духовные дети привозили ему продукты и одежду, большую часть которых он раздавал нуждающимся» (8).

Однако некоторым сельчанам-зложелателям батюшка пришелся не по душе. Они донесли на него в ОГПУ. Вот текст одного из таких показаний, составленный, кстати сказать, весьма грамотно, опытной, «набитой» на доносах рукой: «По своему общественному, умелому подходу к народу с религиозной стороны заслуживает особого внимания. Действует исключительно религиозным дурманом. Опирается на темноту, выгоняет бесов из человека...

Особенно способен на проповеди, которые говорит по два часа. В своих выступлениях с амвона призывает на единение и поддержку Церкви, религиозных целей...

Результаты таких проповедей имеются налицо... деревня Гнездцы категорически отказалась от вступления в колхоз. Словом, должен сказать, священник Сребрянский является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят...

Основной метод работы: направляет на чувства репликами, посредством всевозможных нелепых слухов... которые излагает в своих проповедях. Был случай, когда одного рабочего на станции Крючково зарезало поездом. Этим воспользовался Сребрянский, говоря, что тот не веровал в Бога и говорил, что пусть меня накажет Бог, если Он есть, и за это его наказало... Использует статьи из газет в своих проповедях, говоря, что... заграничные студенты, которые не веровали в Бога и были безбожниками, стали стреляться и кончать самоубийством...» (9).

В марте 1931 года следствие было закончено. Обвинение гласило: «Обвиняемый Сребрянский, будучи служителем культа, с дореволюционного времени по 1930 год имеет непрерывную цепь активной борьбы против революционного движения... Выпущенная книга «Дневник священника 51-го Драгунского Черниговского Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Федоровны полка Митрофана Сребрянского» ярко рисует жизнь и деятельность обвиняемого как монархиста и его борьбу с революционным движением в 1905 году. Основную мысль, вложенную в книгу, можно охарактеризовать словами обвиняемого: «крепкая вера в святые принципы – вера, царь и святая родина».

Учитывая, что волна революционного движения захватывает массы, Сребрянский призывал к беспощадной борьбе с революционерами: «Не будем не только слушаться крамольников, но, наоборот, постараемся образумить их, обличить, привлечь к послушанию Богу и царю, а если не пожелают, то без укрывательства и послабления отдать их в руки правосудия».

Убийство князя Сергея Александровича революционером Каляевым вызвало бурю негодования со стороны обвиняемого: «Гнусное убийство великого князя Сергея Александровича страшно поразило меня. Злодеи, вы кричите о свободе, а сами действуете насилием, Царство Небесное мученику за правду».

Революция в столице вызвала также нападки со стороны обвиняемого: «Нашлось так много изменников, фальшивых русских, устраивающих стачки, требующих позорного мира...»

Октябрьская революция в Сребрянском не произвела сдвигов, в 1922 году он усиленно поддерживает контрреволюционное воззвание патриарха Тихона об укрытии церковных ценностей, за что был присужден коллегией ОГПУ к высылке. Эта мера воздействия также не произвела переворота, приехав в район сплошной коллективизации, Сребрянский в целях поднятия авторитета стал выдавать себя за «святого человека», толпы женщин стекались для излечения болезней...

Обвиняется в том, что, являясь сторонником монархического порядка управления, систематически вел антисоветскую агитацию с целью срыва проводимых мероприятий советской власти в деревне, используя религиозные предрассудки масс, каковое деяние предусмотрено ст. 58 п. 10 ч. II УК» (10).

Шестидесятилетнего отца Сергия приговорили к пятилетней ссылке в северный край. На реке Пинеге батюшка работал на лесосплаве, выполнял тяжелые физические работы, корчевал пни. Свою участь ссыльного он переносил благодушно и со смирением. Сюда к нему, на плотах, по Иртышу, преодолев множество препятствий, приезжала его бесстрашная матушка (в монашестве Елизавета) – навестить его и поддержать в неволе. К нему тянулись люди, и местное начальство относилось к отцу Сергию благожелательно.

Через два года ссылки, учитывая преклонный возраст батюшки, власти освободили его и разрешили вернуться на прежнее место проживания. В 1933 году он на один день приехал в Москву – навсегда проститься с родной Марфо-Мариинской обителью – был там, молился, духовно скорбел, видя «мерзость запустения» в святом месте, и после этого направился во Владычню. Там он жил до самой смерти, с любовью ухаживал за полностью обездвиженной матушкой, которую от всего пережитого разбил паралич, принимал страждущих и ищущих духовной помощи людей. Его светлая душа – и во время русско-японской войны, и в мрачную годину революции, и в период заточений и ссылки, равно как и за все последние годы земной жизни – всегда пребывала в состоянии глубокого внутреннего мира и горячей благодарности Богу за все ниспосланные ему испытания.

Незадолго до смерти он делился пережитым и сокровенным со своим духовником, протоиереем Квинтилианом Вершинским:

«Звонят ко всенощной, к молитве сладостной, вхожу в храм... Полумрак, мерцают лампады, чувствуется запах ладана, веяние чего-то неземного, вечного, чистого и сладостного, все замерло... Чувствуется присутствие великой творческой силы, всемогущей, премудрой, благой, которая вот-вот сейчас вспыхнет и начнет творить... Трепетно жду... когда же окончится это таинственное безмолвие и раздастся могучий Божий голос: «Да будет вселенная и жизнь в ней!» Вдруг слышу: «Восстаните. Господи, благослови». «Слава Святей...» Непосредственно за сим поется псалом «Благослови душе моя Господа», которым псалмопевец Давид изображает творение мира... Что скажу я, ничтожный, о чувствах, наполнявших мою душу в это время. Не стыжусь сознаться, что почти всегда я в это время плакал слезами умиления, восторга духовного от воспоминания и переживания дивной, творческой, животворящей деятельности Святой Троицы, так чудно изображавшейся этим обрядом – обхождением храма с каждением. Так ясно сознавала душа моя необходимость этой деятельности Божией для людей, и я молился, каялся в грехах, благодарил Господа за все, за все в жизни мира, лично моей, просил, умолял не оставлять нас одинокими... Мне было радостно невыразимо на душе, когда я видел, ощущал, переживал это единение Бога и человека, Бога и всего мира с его животными, птицами, рыбами, растениями, цветами. Мне казалось, что я излиюсь слезами радости и восторга...» (11).

«Его ангельская чистота, – писал в своих воспоминаниях о батюшке отец Квинтилиан, – и бесстрастие, которыми была проникнута последняя предсмертная исповедь, которую я принимал от него, привела меня в какой-то священный ужас. Я после этого понял душевное состояние Петра, когда он воскликнул: «Господи, отойди от меня, ибо я человек грешный». В нем меня все удивляло, все было необыкновенно. Удивляло его незлобие. Как-то раз он заметил мне: «Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться». В беседах его не было даже и тени неприязни к людям, хотя он и много страдал от них. Не менее поразительно было и смирение его. Как-то раз он сказал мне: «Вы счастливы, очень счастливы, ибо стоите у престола Божия, а я вот за свои грехи и недостоинство лишен этой милости Божией». С людьми он был необыкновенно кроток и ласков. В душе собеседника он быстро находил больное место и врачевал. Несомненно, он имел дар утешать людей. Это я испытал на себе. Как-то раз я пришел к нему с тяжелым чувством на душе; лишь только переступил порог его убогой хижины, он с трудом встает со своего стула; ноги его уже плохо держали, сложивши крестообразно руки на груди, устремив свой взор кверху, вместо обычного приветствия он говорит мне: «Я страдаю и молюсь за вас»; помолчав немного, продолжил: «Если бы вы только знали, какой вы счастливый, какая милость Божия почивает над вами». На этом речь его оборвалась. Я не посмел искушать его вопросами. Когда я уходил от него, мне кажется, что я всю тяжесть души своей оставил у его ног» (12).

Скончался архимандрит Сергий (Сребрянский) 23 марта (5 апр.) 1948 года и был похоронен на местном кладбище при огромном стечении народа.

19 сентября 1999 года он был прославлен в Тверской епархии как местночтимый святой, а в августе 2000 года – канонизирован на Юбилейном Архиерейском Соборе в чине преподобноисповедника. 10 декабря 2000 года состоялось обретение его честных мощей. В настоящее время они покоятся в Воскресенском кафедральном соборе Твери.

Примечания:

1. «Правда», 1925, № 226.

2. Паламарчук П. «Сорок сороков», т. 2. М., АО «Книга и бизнес», АО «Кром», 1994. С. 545. (Далее: П. Паламарчук).

3. Подвижники Марфо-Мариинской Обители милосердия. Под редакцией протоиерея Александра Шаргунова. 2007. Отпечатано в типографии Патриаршего издательско-полиграфического центра, г. Сергиев Посад. С.77–79. (Далее: Подвижники Марфо-Мариинской Обители милосердия).

4. Матюшин С.И., иерей. Священное Ваганьково. М.: Юг, 2008. С. 212–213.

5. Подвижники Марфо-Мариинской Обители милосердия. С. 13.

6. Игумен Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 3. с. 82-84.

7. Там же. С. 86–87.

8. Там же. С. 87.

9. Там же. С. 88.

10. Там же. С. 93–94.

11. Там же. С.99 –100.

12. Там же. С. 100.

13. П. Паламарчук. С. 545.

Протоиерей

Михаил Ходанов

 

Перейти к содержанию номера