В прессе широко освещаются образовательные программы государства в контексте капиталовложений – как повысить зарплату учителям? Как оснастить школу оргтехникой и информационными системами? Как переоборудовать классы? Все это, несомненно, очень актуально, и школа ждет (и дожидается!) реализации этих планов. Но вряд ли президентская программа «Образование» будет успешной, если мы не определимся с идеологической стратегией образования. Наверное, такая идеология не может связываться с политическими крайностями: школе необходима высокая степень компромисса. От распрей сильнее становится только мошенник, а главный союзник созидателя – мир и спокойствие, воспетая Ломоносовым «царей и царств земных отрада, возлюбленная тишина». Необходимо сплочение общества – хотя бы детей и подростков, а не война всех против всех и каждого.

Когда-то эти стихи были известны каждому, их любили декламировать на школьных праздниках:

Единица – вздор, единица – ноль!

Один (даже если очень важный)

Не подымет простое пятивершковое бревно,

А тем более дом пятиэтажный.

Стихи эти вышли из моды, может быть, из-за того, что устаревшим показался дух коллективизма. Казалось, что обезличенная масса подавляет свободную волю личности, порождая царство шаблона. Подавляет – и только. И не принято было вспоминать, что причина деградации личности – в крайнем индивидуализме, присущем «продвинутым» представителям молодежи, которые активно вводят в обиход наркотики, насилие. Именно таким образом они самоутверждаются как личности – вне семьи, вне любого коллектива. В нашей жизни стало куда меньше признаков армейской дисциплины: ее заменила свобода. И что же? Мы видим, как у различных социальных групп (особенно среди подростков!) воинское сознание сменяется сознанием криминальным, «бригадно-мафиозным», враждебным по отношению к окружающему миру. В чем только не упрекали воинское сознание, упрекали резонно. Но мы видим, насколько оно прогрессивнее криминальных нравов, насколько армейская дисциплина лучше подходит к ритмам современного научно-технического прогресса, чем современные уголовные «свободные» нравы. Армейская дисциплина ограничивает инициативу? Да, нередко инерция субординации срабатывает именно так. Но торжество мафиозных понятий – это уже явная деградация, возвращающая нас к примитивному кастовому, разобщенному обществу, главный враг которого – государственность, а главный союзник – смута. Вокруг «мафий» возникает самая непритязательная, отупляющая массовая культура, не признающая канонов высокого мастерства, которые связаны с покровительством государства. Любой ценой поддержать своего и утопить чужака – вот единственная задача такой группировки. Поэтому мы сегодня наблюдаем такой всплеск национальной розни, для которой логика «свой – чужой» весьма питательна. Нужны ли нашему обществу организованные национальные диаспоры? Если их задача – поддержание дружбы народов, то они ее многократно провалили. На деле мы видим разрастание бюрократии «общественных организаций», среди которых дородностью трутней блистают патентованные лидеры диаспор. И, как ответ, – появление русского этнонационализма со своими организациями, со своими лидерами, профессиональными русскими. Все это – признаки деградации государства, а ведь раньше строгий институт прописки и пропаганда цивилизованной дружбы народов не давали разгуляться национальным мафиям… Нелишне напомнить и о том, что в начале 1990-х законодатели отказались от принципа главенства государственных интересов, что отразилось и на новых кодексах, и на конституции. Права личности потеснили права государства – и символично, что в итоге снизилась эффективность правоохранительной системы. Права личности защищены на бумаге, но ущемлены в реальности. А права государства отброшены на обочину и юридически, и фактически. Сработало правило: когда мы помним о государстве, есть шанс и на благополучие граждан. Когда мы забываем о государстве и декларируем «человекоцентризм», можно гарантировать как кризис государства, так и депрессивный настрой большинства граждан.

Ориентация на индивидуальный успех, как правило, очень быстро переходит в эгоизм без руля и без ветрил. И выходит, что школа, забывая о государственном интересе, потворствует развитию худшего, низменного в человеке. Принцип примата общественного над личным, которому были верны и Расин, и Монтескье, и Ломоносов, а еще – Суворов, Толстой, Макаренко, рано списывать в архив. Обществу необходимо страховаться от катаклизмов, от возможного сползания в пропасть. Сегодня на фоне агрессивного индивидуализма распространен недуг социального пессимизма, злокачественного скепсиса. Люди драматизируют ситуацию, чтобы на фоне паники оправдать собственный радикализм. «Все настолько беспросветно, что впору браться за топор». К этой позиции подталкивает молодежь и политическая оппозиция – во вполне корыстных целях борьбы за власть, борьбы за умы, за оранжевую смуту. Вдалбливаются в умы самые трагические сценарии. Для одних это – «Русский народ порабощен (американцами, инородцами и т.п.). Наше государство настолько антинародное, что подлежит уничтожению». Для других – «Страна сползает к фашизму, следует подавить эту государственность силами цивилизованного мира. Оба сценария – химеры. Сравнительный анализ развития России и других стран за последние пять лет свидетельствует, что все у нас не столь безысходно и браться за топор в такой ситуации – значит, играть на руку злейшим противникам России. Только как объяснить это школьникам? Критиковать ведь всегда легче, чем рекламировать текущую историю, неизменно кишащую проблемами. Здравицы, даже по адресу искренне любимой Родины, всегда получаются несколько натужными, шаблонными. Сложный жанр. Но в работе со школьниками этот жанр необходим – он существует в ней веками. Многое зависит от учительского таланта, от умения завоевать авторитет у ребят. Без такого авторитета патриотические проповеди уж точно будут вызывать в лучшем случае зевоту, в худшем, увы,– отторжение.

Стоит ли строить наше отношение к истории Отечества на паническом восприятии трагедий, на постоянных разоблачениях, которые, конечно, удобны в политической борьбе, но столь депрессивно сказываются на общественном сознании?.. У тех, кто представляет нашу историю в черном свете, благородные намерения. Их задача – не допустить новых потрясений. А получается наоборот: с оплеванными идеалами народ теряет мотивацию к самосовершенствованию. Верны эти идеалы или лживы – вопрос спорный, объективных критериев не имеющий. А вот их радикальное разоблачение наносит объективный, вполне осязаемый вред. Если представлять русский ХХ век чередой кровавых преступлений – мы получим (да уже получили!) беспросветную апатию миллионов граждан, которые, лишившись идеалов, придут к кистеню, к бутылке, к шприцу… Логика очевидна: «Если все настолько скверно, если наши отцы и деды жили в преступной стране – так и гори все синим пламенем!». Когда интеллигенция сгущает краски, сводя счеты с эпохой, – она забывает об ответственности перед обществом, она «раскачивает лодку». Разговоры дилетантов о «геноциде» и «утраченном генофонде» мотивируют общество на деградацию: бессмысленно тянуться к просвещению, когда с «генофондом» такая беда. И не мы виноваты, а – как в очаровательной сказке Евгения Шварца – «Предки. Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать». Подобную генетическую алхимию приспосабливал к своим нуждам Гитлер; под вздохи об «уничтоженном генофонде» в девяностые годы удушили нашу науку, вполне отвечавшую вызовам ХХ века… Бескрылая теория «загубленного генофонда» порождает логику универсального самооправдания: «Да, я веду себя как скотина, ничего не поделаешь, уж извините: большевики весь генофонд загубили…». Мировая история не подтверждает эту логику: эпохи расцвета европейской культуры последовали за смертоносной эпидемией чумы, кровопролитными гражданскими войнами и, наконец, революционными войнами конца XVIII – начала XIX века. С генофондом должна была случиться непоправимая беда: а вот поди ж ты, цивилизация блистала. Зато с середины ХХ века Европа стала относиться к своему генофонду весьма бережливо. И каков результат? Полная зависимость от США, в перспективе – от Китая и других азиатских стран, а сбереженный, в отличие от советского, генофонд предпочитает самовыражаться в гей-парадах. И ведь молодые люди восклицают из лучших побуждений: «А вот если бы не было революции, гражданской войны, репрессий, голода... какой бы генофонд у нас был! какие благородные, добрые, замечательные люди здесь у нас бы жили... если даже сейчас такие встречаются, после такого долгого геноцида всего лучшего, что было в русском народе... а что было бы, если бы...». Неправильная это логика. Ни одному народу оранжерея не шла на пользу. И мы не должны чувствовать себя ущербными, обделенными. Все зависит только от нас самих – от усилия души, от способности молитвенного противостояния греху.

Так и хочется сказать: кустарная генетика – последнее прибежище если не негодяя, то спекулянта идеями. Стоит ли увлекаться самонадеянным, необузданным правдолюбием? Куда мудрее нас была Е.Р. Дашкова, рассказавшая в воспоминаниях о своем споре с Дидро: «Однажды разговор коснулся рабства наших крестьян. – У меня душа не деспотична… вы можете мне верить. Я установила в моем орловском имении такое управление, которое сделало крестьян счастливыми и богатыми и ограждает их от ограблений и притеснения мелких чиновников. Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы, следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушить источник собственных доходов…». Спор на этом не завершился – Дидро почти требовал от Дашковой освобождения наших крестьян… Тогда Екатерина Романовна ответила мудрой притчей, обезоружившей французского просветителя. Эх, если бы эту притчу помнили все наши реформаторы позднейших времен! «Я много думала над этим, и мне представляется слепорожденный, которого поместили на вершину крутой скалы, окруженной со всех сторон глубокой пропастью; лишенный зрения, он не знал опасностей своего положения и беспечно ел, спал спокойно, слушал пенье птиц и иногда сам пел вместе с ними. Приходит злосчастный глазной врач и возвращает ему зрение, не имея, однако, возможности вывести его из ужасного положения. И вот наш бедняк прозрел, но он страшно несчастен: не спит, не ест и не поет больше; его пугают окружающая пропасть и доселе неведомые ему волны; в конце концов он умирает в цвете лет от страха и отчаяния». Иногда и слепота бывает благотворной – но нам, оправдывая советскую цивилизацию, не приходится прибегать к столь радикальным маневрам, достаточно обратиться к здравому смыслу. Ниспровергать, конечно, легче, чем прославлять, восторгаться, слагать дифирамбы и панегирики. Поймать фактуру зла и описать отрицательного героя проще, чем создать третий том «Мертвых душ», эпоха которого в России так и не настала.

Теперь уже ясно, что основным качеством российской «августовской демократии» стала бесконтрольность. Нелепой казалась сама идея, что в контроле нуждается наш основной капитал – школьники, будущие специалисты, кадровый фонд будущего. Государство не имеет права пускать на самотек свое будущее, будущее миллионов граждан, не имеет права отбрасывать дирижерскую палочку.

Корни современной демократии уводят нас в историю античной Греции. Афинскому полису благословенная демократия принесла не только расцвет торговли и культуры, но и смуту, чуму, тяжелые военные поражения, как следствие беспорядочных политических интриг. И Сократ был принужден к самоотравлению в результате самой демократической процедуры, как две тысячи лет спустя столь же демократично была избрана в парламент Национал-социалистическая рабочая партия Адольфа Гитлера. Напомню, что Гитлер был одним из самых бескомпромиссных политиков в истории. Бескомпромиссность он поставил во главу угла идеологии, о чем настойчиво писал в своей «Борьбе». Куда привела Германию бескомпромиссность фюрера – пояснять не нужно. Хочется поостеречься и максимализма наших предвыборных ораторов, которым тоже не до компромисса – лишь бы представить себя на телеэкране эффектно и эпатажно, чтобы запомнили… В эти игры легко заиграться, как школьникам в компьютерные «стрелялки». Необходима ненавязчивая сила, которая бы смягчала нравы, укрощала «не в меру горячих» – наверное, это должна быть государственная сила, ведь именно государство заинтересовано в позитивной ориентации общества, в усмирении истерик. Русские летописцы всегда как беду воспринимали смуты и дрязги, а примирение, усмирение почитали за благо. На всякую амбицию нужен укорот – иначе нам очень скоро станет тесновато и в стране, и на планете.

Агрессивный индивидуализм, овладевший умами в расцерковленном ХХ веке, особенно болезненно аукнулся в России, в обществе, исконно выбравшем опору на государство как образ жизни. Либеральная истина: «Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого» – не защищает от агрессии индивидуализма. Сколько бы ни говорили о свободе как об осознанном самоограничении, пока это остается утопией. И по следам свободы идут распри, агрессивное противостояние эгоизмов.

В судьбе русского народа отношение к государству, если угодно, государственнический патриотизм – это ценность первостепенная. Увы, многим хотелось бы рубануть сплеча и переориентировать древнюю культуру на либеральные или этнонационалистические основы. Эти две крайности, которые в России никогда не приживались, объединяет ставка на личность, на эгоизм.

«Коллектив подавляет личность» – этот тезис лет 15-20 назад стал общепризнанным, вошел в моду. В книгах, фильмах, десятках статей и книг писатели, психологи, кинематографисты показывали затравленную коллективом живую душу, вызывая сочувствие к одиночке, к борцу с системой (школьной, семейной, государственной). В годы перестройки эта линия, в сочетании с чернушным гиперреализмом, была оппозиционной реакцией на реализм социалистический, царивший безраздельно и в массовом искусстве, и в школьных программах, и в самой стратегии образования. Реакцией на «лакировку действительности». Так и с коллективизмом: в среде прилежных учеников советских педвузов, где коллектив ставился на пьедестал, вызревало отторжение этой «манной каши», которой нас перекармливали. Но в начале девяностых очень быстро школу успели перекормить индивидуализмом, который молниеносно выродился в учительское равнодушие к воспитанию… И снова магистральная линия тогдашнего Министерства образования подкреплялась артиллерией массовой культуры. Художники слаженно дудели в одну дуду, правда, мелодия сменилась. Теперь в ходу был такой навязчивый мотив: «Человек человеку – волк». Не в последнюю очередь именно поэтому общество стало криминальнее, а молодежь все чаще стремится к опасному радикализму.

Любая идеологическая кампания чревата как «недосолом», так и «пересолом». Как известно, недосол на столе, а пересол – по спине. Необходимо помнить об изъянах советской школьной «симфонии» личности, коллектива и государства. Дело в том, что организаторы октябрятской, пионерской и комсомольской жизни создавали у школьников представления о нашем государстве как о самом справедливом, сильном, честном. Сталкиваясь с реальностью, многие разочаровывались в системе именно из-за «завышенных ожиданий», созданных школой и пропагандой. Нечто подобное мы можем наблюдать в современных США, для которых трагедия 11 сентября 2001 года стала болезненным крушением завышенных представлений о неуязвимости Pax Americana. Школа, в которой громогласные утренние политинформации проводились даже в начальных классах, создавала насколько идеальный, настолько и хрупкий образ державы. Сама линия на державность – верная, но, перенимая ее, следует помнить о чувстве меры.

Конфликт личности и государства, личности и общества… Столкновение интересов, подчас – крушение надежд, отказ от собственного прошлого во имя своего «Я», внутренняя эмиграция, крайний космополитизм… Отрицать возможность такого конфликта мы не будем. Чего только не бывает в биографии человека! Но не следует такой сценарий объявлять единственно типичным, ориентировать на него всю этику общественной жизни. Такой «человекоцентризм» нередко приводит к самым бесчеловечным результатам. Благими намерениями, как известно, мостят самые опасные дороги.

Что же такое симфония личности и государства? Думаю, для каждого человека достижение такого идеала связано с множеством компромиссов. И, конечно, личности приходится идти на компромиссы чаще, чем обществу. Сегодня наша образовательная система направлена на успех личности. Особенно это проявляется в рекламе престижных платных учебных заведений и образовательных услуг. Реклама – это обещания напичкать ребенка знаниями, нашпиговать грамматикой нескольких иностранных языков, подготовить к поступлению в престижный вуз, в котором, в свою очередь, можно будет уже выстраивать свою карьеру – в российской или зарубежной компании. Весь разговор пестрит местоимениями в единственном числе: твой путь, твоя карьера, твой успех. Ясно, что на этом пути не избежать агрессивной конкуренции с другими такими же индивидуумами. Увы, мы впитали в себя такие идеологические химеры, что вопрос «А выгодно ли это государству?» многими воспринимается с раздражением. Мол, снова бездушная машина хочет поживиться за счет человека. Думаем, это представление превратное и наивное. Отнюдь не в государствоцентризме причина наших неудач, но именно в нем – залог многих наших успехов в прошлом и будущем. Дело в том, что гармоничное счастье человека в условиях российской культуры возможно только в согласии с государством, которое – отнюдь не бездушная машина, а самое ясное и реальное отражение чаяний общества, народа – причем не только современного, здесь впору вспомнить о многих поколениях наших предков и потомков.

Их судьбы пересекаются в орбите государства. Почему же в официальных заявлениях Министерства образования идея о целесообразности той или иной реформы для государства звучит так робко?

А вот о том, что среднее образование (не говоря о высшем!) должно ориентироваться на нужды корпораций, мы слышим все чаще – и от чиновников, и от директоров школ. На наш взгляд, логичнее было бы сначала сопоставить корпоративные интересы с интересами государства и общества (они далеко не всегда совпадают, а нередко входят в жесткий клинч) – и только взвешенный на весах государства корпоративный интерес связывать со стратегией образования. А маневры в фарватере различных отраслевых баронов напоминают реальность банановых республик.

Слишком идиллически мы отреагировали на процесс утечки мозгов из России, начавшийся уже в конце 1980-х, а в девяностые ставший для нашей науки и высокотехнологичных отраслей поистине роковым. Теряем перспективу, в мирное время лишаемся человеческого ресурса… Что гуманнее – либерально отпускать молодых специалистов на все четыре стороны или ставить преграды? На первый взгляд, гуманнее первое. Но обратимся к прогнозам, согласно которым через 20–30 лет Россия превратится в страну пенсионеров, то есть высококвалифицированных специалистов, у которых по объективным физиологическим причинам главное уже в прошлом. Общество осознает эту проблему в контексте демографического провала. Президент дал установку на повышение рождаемости и продолжительности жизни. Но у проблемы есть и иной аспект: России ведь нужны не просто люди, а люди для перманентной научно-технической революции, которая характерна для ХХI века. И здесь передним краем идеологии является наша школа: более того, младшие классы. Если младшие школьники будут неосознанно ощущать Родину заштатной периферией цивилизации, для них ярким, манящим, желанным станет далекий «закордонный» мир, с которым и будут связаны самые честолюбивые надежды. Чтобы почувствовать себя частицей государства, необходимо позитивное (вместо скептического) отношение к его истории, к его символике.

Государство отстранилось от воспитания – и что же? Общество 1990-х могло противопоставить молодежному радикализму только гедонистическую «мещанскую» программу – потребительство. Она, конечно, привлекательна, но далеко не всесильна. Хорошо прочувствовал этот вакуум писатель Эдуард Лимонов, создавший для подростков политизированную героическую легенду – «Национал-большевистскую партию». И ведь небезуспешно! «В декабре 1998 года я сказал сытому министру Крашенинникову (тогда Минюст внаглую отказал нам в регистрации как общероссийской партии и тем лишил нас права участвовать в выборах): «Не допуская нас, радикалов, к избирателю, вы получите вскоре молодежный терроризм в масштабах всей страны». К этому все и идет. Ведь если перегородить мощную реку, засыпать ей путь, она все равно прорвется сбоку, рядом. И тем сильнее будут разрушения. Такова природа рек. И такова же природа наций».

Прав Александр Проханов, в своих стихийных, полумистических опытах россиеведения формулирующий важнейшие постулаты: «Проблема русской империи упирается в категорию развития. Мы живем в период остановленного развития, и наша задача состоит в том, чтобы запустить «машину развития»: не корпоративного развития, как в ЮКОСе или в РАО ЕЭС, а развития общенационального, имперского».

Общее дело, огромный, под стать России, созидательный проект – вот достойная цель, которая может направить энергию целого народа не на бессмысленную агрессию. Одиночки на такое не способны. Скажете: а при чем здесь школа? Да просто в истории Англии и нынче остается крылатым выражение: «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона и Харроу». Бисмарк выразился еще конкретнее: «Битву при Седане выиграл немецкий школьный учитель». А Джон Кеннеди, анализируя послевоенный рывок Советского Союза от разрухи к статусу ядерной и космической сверхдержавы, обращался к специфике советской средней школы с ее блистательными курсами точных наук. В успешном государстве школа никогда не бывает пятым колесом. Вот и предполагаемый объединительный проект если начнется, то именно со школьных классов. Если рассуждать без отрыва от реальности, этот проект, скорее всего, будет связан с энергетическим комплексом. Это может быть и строительство сети современных нефтеперерабатывающих заводов, и обеспечение транспортных линий для связи с ними. Непременно – строительство нефте- и газопроводов, развитие геологии на самом современном уровне. Наверное, некое подобие экономического рывка могут совершить и разобщенные амбициозные специалисты с психологией «легионеров». Чего проще – дополнить отечественных специалистов дешевой рабочей силой с Востока и из «бывших советских республик», добавить высокооплачиваемых западных контрактников, которые в России получают в 2–3 раза больше, чем в родных Лондонах, Римах и Берлинах. Но такой рывок вряд ли будет восприниматься как личная победа большинством граждан России: государство корпоративного меньшинства не может стать всенародным. Если со школьных лет ненавязчиво, не прямолинейно воспитывать в гражданах чувство сопричастности к народу и государству – мы получим почву для всенародного проекта, который и объединит, и примирит. Это – прямая противоположность «войны всех против всех». Здесь нужно сделать оговорку: «всенародное» – не тотально однородное. Нас интересует магистральная тенденция, а не агрессивное подавление личности государством. И, на мой взгляд, такая перспектива «большого общего дела» – это единственный социально-экономический фон, при котором можно остановить дехристианизацию.

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

Перейти к содержанию номера