Как хорошо и как приятно жить братьям вместе

Пс. 132, 1

На холмах Грузии лежит ночная мгла…

А.С. Пушкин

 

Мы продолжаем печатать заметки московского писателя Владимира Пестерева о Грузии. Это поистине бесценные свидетельства о подлинных взаимоотношениях русского и грузинского народов на протяжении всей истории их существования, меткие бытовые зарисовки, глубокие размышление о том, что происходит между Россией и Грузией в настоящее время и почему искусственно всеваются семена розни между двумя братскими православными народами.

 

*     *     *

Представлять Нодара Владимировича Думбадзе людям, которые интересуются литературой, нет нужды, и тем не менее… Лауреата Ленинской премии, премии имени Шота Руставели кто-то подзабыл, а кто-то и не читал вовсе. Он написал великолепные произведения, вошедшие в «Золотой фонд» нашей отечественной литературы. Я не случайно выделил слово «отечественной», потому что к ней отношу все, что было написано и издано в нашей многонациональной стране. «Я, бабушка, Илико и Илларион», «Закон вечности», «Я вижу солнце», «Белые флаги», «Не бойся, мама» – это не совсем полный список произведений, которыми мы зачитывались, одалживая друг у друга потрепанные книжки выдающегося грузинского писателя. Двое из моих знакомых русских литераторов назвали его «самым любимым». И это справедливо и замечательно. Будучи в Америке, в Библиотеке Конгресса США он обнаружил шестнадцать своих книг. Отсюда следует, что при жизни его произведения получили международную известность.

Я познакомился с ним у соседа – Зураба Антоновича. Их связывала давняя дружба и похожее детство. Родителей и того и другого в 37-м году арестовали и осудили. Неизвестно за что! Не знаю, как Нодара Владимировича, но маленького Зураба Антоновича спрятали соседи, вырастили, и не только вырастили, но и дали высшее образование. Его матушка, милая, интеллигентная пожилая женщина, вернулась из ссылки при Хрущеве. Невзирая на пережитое, она относилась к людям по-доброму и снисходительно. Почувствовав приближение смерти, она позвонила сыну и попросила срочно отпроситься с работы.

Она лежала на тахте и смотрела в окно. Увидев сына, глазами указала на краешек тахты, взяла его руки в свои и стала гладить. Потом стала наставлять тихим голосом. О чем они говорили, я не знаю. Знаю лишь то, что она отвернулась к стене и тихо отошла. По-христиански!

Нодар Владимирович мне сразу очень понравился. Он ходил в сванской шапочке, был чрезвычайно остроумен. Узнав, что я учусь в Москве, в МГУ, на факультете журналистики, внимательно оглядел меня.

– Журналистом хочешь стать? – спросил он насмешливо.

– Нет, – ответил я, и он приподнял левую бровь.

– Я хочу быть писателем…

Он весело засмеялся, потом стал серьезным и проговорил, словно про себя: «Вообще, ты затеял серьезное дело. Писательский труд – дело не простое, и не всегда благодарное».

Он предложил мне сыграть в шахматы, я стал отнекиваться, ссылаясь на то, что совершенно не умею…

– Писатель обязан играть в шахматы, – сказал он убедительно, – это развивает логическое мышление.

Я сделал первый ход королевской пешкой.

– О, – воскликнул он, – а ты, оказывается, играешь лучше меня.

Мы с ним беседовали несколько раз, в разное время, и очень жаль, что я легкомысленно не записывал наши разговоры. Помню лишь общий смысл того, что он мне говорил о писательском труде: сродни монашескому подвигу, требует отрешенности и полной внутренней независимости…

Эту мысль я много позднее сформулировал для себя более определенно: надо жить и работать в состоянии независимости, простоты, великодушия и веры; писатель – это образ жизни. Эту мысль можно развивать и дальше. Нодар Владимирович лишь продолжил рассуждения на эту тему древних и не очень древних философов: стоиков, эпикурейцев, киников и даже перипатетиков… в пересказе Сенеки.

– Это великое счастье, – говорил он, – быть писателем. Представляешь, ты – единственный в своем роде, и весь мир перед тобой, такой, каким ты видишь его, и каким принимаешь. Впрочем, существует еще одна проблема, и заключается она в том, – сделав паузу, добавил он, – что мир не всегда тебя принимает таким, какой ты есть на самом деле.

Я много читал и перечитывал Нодара Думбадзе, и не только его, но и о нем. А память – штука странная: порой она запоминает что, но не запоминает где и когда! К сожалению, я могу лишь передать смысл его слов, общий фон наших бесед. Хочется добавить от себя, что слово может означать что-то, а, может, и подразумевать. Под словом «мир» Нодар Владимирович подразумевал очень сложное понятие, которое раньше писали так: «мiр»! Мир – географическое понятие, и мiр – понятие духовное. Убрали одну букву из русского алфавита, и язык обеднел.

– Чтобы писать, – говорил он, – надо непременно научиться добиваться безмятежности духа…

Хорошо ему было советовать. Нодар Владимирович, ушел из жизни после сердечного приступа. Так что о «безмятежности духа» всем нам приходится только мечтать.

Однажды, на одном из его «вечеров» в Москве, у него спросили, как он определяет понятие «интеллигент»? И он, не задумываясь, ответил: «Я был ребенком, и когда приходил в гости в один дом, то его хозяин – пожилой, весьма почтенный человек, вставал при моем появлении!»

Комментарий напрашивается сам собой: вот бы наши политики усвоили эту непритязательную привычку…

 

*     *     *

Но вернемся к поездке в Соединенные Штаты Америки, которую ему предсказала цыганка. Он вспоминал, как шофер такси в Новом Орлеане заметил, что пассажир не очень-то похож на русского.

– Я грузин, – с гордостью заявил Нодар Владимирович.

– Ну и как к вам русские относятся?

– Как к грузинам, – ответил писатель.

Нодар Владимирович – гуриец, из Чохатаурского района. Замечательное место на Земле – Гурия, а гурийцы – очень древний народ. Античный герой Ясон приплыл на корабле Арго за золотым руно именно в Гурию. И помогла ему добыть его гурийка Медея. Грозная была дама. Неловко приводить анекдот, но не могу удержаться. Одного ужасного преступника судили, и долго решали: каким способом лишить  жизни. Предлагалось четвертовать, повесить, отрубить голову. Но один предложил заменить казнь женитьбой на гурийке.

– Что ты, – всплеснули судьи руками, – это негуманно. Жалко, человек все-таки…

Я ни в коем случае не хочу обидеть гурийских женщин, я просто привел образец грузинского национального юмора. А гурийские женщины – красивые, светловолосые и зеленоглазые. Глядишь на них и вспоминаешь «Иллиаду» Гомера.

Я не буду делать никаких комментариев, буду приводить эпизоды его поездки в Штаты, его впечатления об этой стране. Были интересные встречи с людьми, подчеркнуто дипломатические дискуссии с американскими писателями.

И были встречи с соотечественниками, радостные и незабываемые. В Вашингтоне его принимал замечательный советский журналист Мэлор Стуруа. Был на встрече и молодой грузин, «красивый и любезный сотрудник дипломатического корпуса Темур Аласания». Супруга Мэлора приготовила национальные грузинские блюда, за столом произносились грузинские тосты за Грузию, за родных, друзей и близких, за грузинский язык, за стихи, любовь, женщин и мир во всем мире. Надо сказать, что тост «За мiр во всем мире» в Грузии – традиционный и обязательный.

М-да, за мiр во всем мире… Интересно, как интерпретирует этот тост грузин Саакашвили?

А знаете ли вы, что имя Мэлор – аббревиатура: Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция. У известного журналиста есть сын – тоже журналист, только телевизионный. Зовут Андрей Мэлорович. Физиономия у него, кстати, на удивление славянская. И Стуруа – отец и сын, и Аласания – все они «несчастные грузины», оккупированные когда-то русскими. Я бы еще привел здесь и такие имена, как Джугашвили, Орджоникидзе, Енукидзе, Берия, а также Героя Советского Союза – Леселидзе, нашего выдающегося современника, блистательного хирурга – кардиолога Лео Бокерия и знаменитого художника и скульптора Зураба Церетели, президента Российской Академии художеств, между прочим. Я еще бы мог привести массу имен, но взял те, которые «оказались под рукой». Не знаю, как мне определять Булата Шалвовича Окуджаву. Папа у него был аджарец, а мама армянка.

В последние годы жизни Окуджава занял ультрарадикальные позиции по отношению к истории своей страны, и к драматическим событиям постперестроечного периода.

Он был одним из немногих литераторов, кто подписал «расстрельное письмо», призывая власть в октябре 1993 года подавить оппозицию в крови.  В интервью газете «Подмосковье» писатель признался: «Я смотрел расстрел Белого дома как финал увлекательного детектива – с наслаждением». Либералы и демократы – они такие!.. Наверное, за это ему поставили памятник на Старом Арбате. Он считал себя дитем Арбата и задолго до событий у Белого дома написал известную песню: «Мы за ценой не постоим…»

Особо хочу остановиться на личности выдающегося русского полководца, героя суворовских походов и Отечественной войны 1812 года, генерала от инфантерии, князя Петра Ивановича Багратиона. Он родился в городе Кизляре. В итальянском и швейцарском походах Суворова в 1799 году командовал авангардами русских войск. В войне против Франции 1805 года отличился в бою при Шенграбене. Искусно руководил арьегардом русских войск в бою за Прейсиш-Эйлау против армии Наполеона. В войне со Швецией 1808 – 09 годов, командуя дивизией, одержал победы при Таммерфорсе и Або; в марте 1809 года во главе колонны русских войск совершил поход по льду на Аландские острова, а затем в Швецию. В том же году успешно сражался против турецких войск во главе Молдавской армии. В период Отечественной войны 1812 года командовал 2-й Западной армией. В Бородинском сражении руководил войсками левого крыла русских войск; при многократном отражении французских атак на Семеновских флешах (названных затем Багратионовыми) был смертельно ранен.

И знаете, о чем я подумал? Окуджаве памятник стоит, не мешало бы и Багратиону поставить, давно пора. О чем думает Зураб Церетели? Ждет, пока Александр Рукавишников сделает это для него?

 

*     *     *

Юмор Нодара Владимировича был поистине неподражаем. Он рассказывал о том, как в Новом Орлеане купил сорочку с надписью на английском языке. За пять долларов. Три дня он щеголял в этой сорочке по городу, не обращая внимания на детей, которые показывали на него пальцем. Кончилось тем, что его остановил полицейский, достал наручники и потребовал документы. Нодар Владимирович достал дипломатический паспорт и обреченно протянул стражу порядка руки.

Оказывается, на спине грузинского писателя было написано: «Преступник № 522–7999 бежал из Бурбонской тюрьмы, будьте осторожны».

Я бы и не вспомнил об этом эпизоде, если бы со мной не случилась похожая история. Одна уважаемая дама из Китая привезла мне спортивную майку с красивым иероглифом на груди. Ничего не подозревая, носил ее, пока на Тверской улице, возле «Националя» не повстречал группу китайцев. Они остолбенело уставились на майку, потом стали смеяться, показывать на меня пальцами. Я решил объясниться с переводчиком, но он замахал руками и убежал.

В другой раз я плыл на теплоходе «Константин Симонов», совершавшим «круиз» по нашим северным рекам. Поездка с большим размахом была организована Союзом кинематографистов, ее участниками были писатели, журналисты, деятели науки, культуры и искусств из разных стран. Именно в этой майке я однажды пришел на завтрак. Все было как обычно, но за соседним столиком оказался китаец. Он взял двумя пальцами чашку с кофе, сделал глоток и случайно поглядел на меня. Его лицо исказилось, он внезапно взвизгнул и фыркнул, да так, что кофе обрызгал всех его соседей. Позже я спросил его, что смешного в иероглифе на моей майке. Он опять стал хохотать, потом извинился и сказал, что надпись практически непереводима…

Майка лежит на бельевой полке в моем    шкафу, и я мечтаю когда-нибудь перевести написанное на ней. Что имела в виду дама из Китая, когда дарила мне эту майку?

Но я отвлекся.

В Голливуде в честь советских писателей был устроен банкет. Тамада – президент американского туристического общества поднял бокал.

– Дамы и господа, – сказал он. – Этот тост я хочу предложить за самую самую прекрасную половину человечества!

– Господин президент, вы, случайно, не Советский Союз имеете в виду? – громко поинтересовался Нодар Владимирович. Все засмеялись и вынуждены были выпить за Советский Союз.

Во время пребывания в Америке советской писательской делегации в 1978 году произошла неприятная история. Сотрудник нашего представительства в ООН, некто Шевченко, продался американской разведке. Кто-то спросил Нодара Владимировича: – Мистер Думбадзе, вы очень переживаете из-за того, что Шевченко остался у нас?

– Если бы это был Тарас Шевченко, я бы очень переживал, а тут… Чем больше таких подонков, как Шевченко,  останется у вас, тем для нас лучше.

– Однако, то, что он остался в Америке, должно быть, дорого вам обошлось?

– Право, не знаю, пока что ему платят американские налогоплательщики, а мне лично это ни копейки не стоило, – парировал представитель страны Советов.

Кстати, о Тарасе Шевченко. В Тбилиси рассказывали один забавный анекдот. При Хрущеве, как это принято у нас, развенчав «культ личности Сталина», стали в спешном порядке сносить его памятники. Однако, практичные украинцы решили не разрушать до конца величественное сооружение, а распилили его, убрали торс и оставили ноги. А сверху приделали поясную скульптуру Тараса Григорьевича. И ночью разгневанный украинский поэт явился одному партийному функционеру и прочел следующие строки:

Люди ж, мои люди,

Шо ж вы наробили?

На грузинску задницу

Хохла посадыли…

Неприлично? Согласен. Но это же народное творчество. И очень отдаленно, ассоциативно рисующее сегодняшнее политическое «содружество» грузинского и украинского руководства…

Нодар Владимирович прекрасно ориентировался и в русской литературе, и в американской. Он «вырос» на книгах Бичер-Стоу, Марка Твена, Фолкнера, Уитмена, О.Генри, Хемингуэя, Колдуэлла, Стейнбека, Сарояна и… Он очень любил Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Чехова. Думбадзе сам об этом говорил. Он был чрезвычайно образованным человеком и недоумевал по поводу того, что американцы в массе своей не знают свою литературу, Сейчас это, к великому сожалению, наблюдается и у нас. После того, как и мы стали капиталистической страной. Нодара больно задевало то, что тогдашнее американское руководство ничего не жалели для того, чтобы вместе с прочими добродетелями культивировать в детях если не ненависть, то, по крайней мере, чувство превосходства по отношению к нашей стране или страха перед ней. Этим вопросам отводилось немало места в большой и обширной программе.

Группа писателей на маленьком катере совершала прогулку по Сан-францисскому заливу. Боцман объявил в рупор: приближается советский корабль «Максим Горький». Когда он проходил мимо, находившиеся американские ребятишки освистали его.

Немного погодя Нодар Владимирович спустился в буфет. Человек десять тех самых ребятишек тоже оказались там – стояли в очереди за кока-колой. Увидев советского писателя, дети, освиставшие наш корабль, тем не менее, уступили ему очередь. Грузин есть грузин.

Он купил им всем знаменитый американский напиток. Сначала они наотрез отказывались, но, узнав, что он – «советский миллионер, и у него денег куры не клюют», весело засмеялись и приняли угощение…

Один американский мальчик спросил:

– А, правда, что в Советском Союзе учителя бьют детей?

– А как же! – отвечал Думбадзе.

– За что же их бьют?

– Вот за такие глупые вопросы, – сказал Нодар Владимирович и шлепнул мальчика по мягкому месту. Дети окончательно развеселились.

– Вам понравился Сан-Франциско? – спросила его одна девчушка.

– Не понравился, – с напускной серьезностью заявил он.

– Почему?

– Целый день бродил по городу, и никто со мной ни разу не поздоровался.

У детей его ответ вызвал еще больший смех.

– А вы, правда, хотите захватить Америку? – спросил один любознательный мальчуган.

– Не скрою от вас, хотим! – признался Нодар Владимирович.

– Зачем? – насторожились они.

– Вы всех убеждаете в том, что Америка – самая красивая и самая богатая страна, как тут удержаться?!

– А зачем вы хотите нас захватить? – в свою очередь спросил писатель.

– Мы? Мы вовсе не хотим, – отвечал мальчуган, смутившись.

– Вот и, слава Богу, мы тем более не хотим, – объявил Нодар Владимирович и протянул руку американскому мальчику.

И они дали слово придерживаться этого положения и впредь. (А, вдруг, на этом катере присутствовал юный Барак Обама? Вот было бы здорово!)

– Смотри, уговор дороже денег!

– Уговор дороже денег, – подтвердил дружелюбный мальчик.

Так в мае 1978 года в порту Сан-Франциско Нодар Владимирович Думбадзе заключил с подрастающим поколением Америки договор о взаимном ненападении. С мальчиком, задававшим «неудобные вопросы», советский писатель на прощанье даже расцеловался. Это может подтвердить Ясен Николаевич Засурский – президент факультета журналистики МГУ, он тоже плавал на этом катере по Сан-Францисскому заливу.

Тридцать с лишним лет прошло с тех пор. Многое изменилось. Будучи в Америке Нодар Владимирович болезненно ощущал расовую дискриминацию. На самой верхней ступени этой расовой дискриминации он определял американцев англо-саксонского происхождения. В самом низу – индейцев, пуэрториканцев и негров.

Ох, уж это англо-американское ощущение собственного превосходства! Я всегда вспоминаю Даниэля Дэфо. Истосковавшийся по человеческому общению, его Робинзон Крузо, так мечтавший обрести товарища по несчастью, тем не менее, объявил «дикарю», что его имя будет «Пятница», так как в этот день недели он спас ему жизнь. И тут же научил его произносить слово «господин».  Ибо  в ином качестве он себя и не представлял. Иными словами ему на необитаемом острове не хватало слуги.

Интересно, когда эти самые англо-саксы так бесцеремонно определили себя, как расу господ?

Тридцать лет назад у грузинского писателя Нодара Думбадзе сложилось впечатление, что Америка напоминает уставленную черными и белыми фигурами гигантскую шахматную доску. «Играют белые и черные. Партия протекает с явным преимуществом белых, но турнир очень напряженный, сложный и длительный…»

А что сейчас? Президентом США стал Барак Обама. Это что, ничья? Или черные берут инициативу в свои руки?

Весьма иронично писатель отзывался о пресловутой американской свободе слова. Она напоминала ему облаченную в пышные одежды средневековую испанскую даму, с которой, прежде чем раздеть ее, надо снять штук девять нижних юбок. Впрочем, с этой задачей на обширной писательской встрече умело справилась американка, госпожа Джойс Кэррол Оутс. «Одним умелым движением руки она сорвала все девять юбок «с этой прелестной особы».

– Господа, в Америке свобода слова существует лишь для тех, у кого есть деньги, – сказала она.

Лично я не вижу в этом ответе ничего оригинального. Привычно удивляет одно: И эти самые американцы, которые три десятка лет назад сталкивались с таким понятием, как расовая дискриминация, все эти три десятка лет навязывают всем и вся свой образ жизни и свое понимание свободы и демократии? Парадокс, да и только!..

Свои впечатления о поездке в Америку Нодар Владимирович Думбадзе опубликовал            в журнале «Литературная Грузия» в 1979 году,    в очерке «Возвращение Одиссея». Грузию он изящным образом сравнивал с Пенелопой. Замечательный, надо заметить, был журнал.           В нем печатали и Марину Цветаеву, и Анну Ахматову, и… Печатали и Тициана Табидзе, одного из немногих, кто не отвернулся публично      от опального Пастернака, когда тот путешествовал по Грузии.

Воспоминания о Грузии и Тбилиси улыбаются мне, они подернуты флером изысканной печали и неизбывной грусти. Одно воспоминание тащит за собой другое. Список «несчастных грузин», оккупированных злодеями русскими, дополняют два замечательных композитора – Сулхан Цинцадзе и Вано Мурадели.

Ректор тбилисской консерватории Сулхан Цинцадзе был прост в обращении, естественен, а эти качества, как я давным-давно заметил, признак истинного духовного аристократизма. Он со своей супругой Лианой приходили в гости к моей матушке. Композитор очень любил вишневое варенье, которое ежегодно варилось у нас «на зиму» в большом медном турецком тазу. На столе шумел самовар, к сожалению, электрический, чай заваривался грузинский, настоящий, собранный в окрестностях деревни Лыхны, в Западной Грузии – «вручную». О чем говорилось за столом, я совершенно не помню, потому что по-юношески безнадежно был влюблен в Лиану, всего лет на семь старше меня. Она была пианисткой. Отец у нее был еврей, а мама грузинка – известная спортсменка, заслуженный мастер спорта.

Я не знаю, догадывалась ли она о моем чувстве, и, если догадывалась, то вела себя естественно и деликатно.

 

*     *     *

Надо сказать, что Тбилиси был не совсем грузинским городом, он был многолик и разнообразен и по своим архитектурным особенностям, и по составу населения. Помню, к моему прадеду– Алексею Захаровичу Мамонтову заходил его старинный друг – Михаил Иосифович Рабинович – известный как великолепный зубной врач.

Я как-то появился у прадеда, а они сидят за столом и пьют чай с коньяком. Меня пригласили принять участие в беседе, поставили передо мной чашку чая и… хрустальную рюмку с тремя каплями коньяка. Прадед меня, в девятилетнем возрасте подчеркнуто считал мужчиной.

Из разговора я понял, что после чаепития они собирались куда-то вместе отлучиться.

– Помнится, до известных печальных событий у вас, Алексей Захарович, кажется, был автомобиль? – спросил Михаил Иосифович.

Прадедушка несколько растерялся и поставил чашку на блюдце. Помолчал.

– Был, – ответил он.

– И где ж этот автомобиль сейчас?

К прадедушке вернулось, присущее ему чувство юмора.

– Да видите ли, уважаемый Михаил Иосифович, заглянул ко мне как-то комиссар с маузером и в кожаной тужурке, и попросил «покататься»…

– М-да, и что ж?

– Так случилось, что он до сих пор на нем и катается, фамилия комиссара была – Минкин.

– Еврей? – переспросил Михаил Иосифович Рабинович.

– Наверное, – пожал плечами прадед.

– И чего это евреи так азартно бросились устраивать «мировую революцию»! – в свою очередь, пожал плечами старый стоматолог. – Вечно затеют что-нибудь и, как правило, на свою голову. Это давно известно, но угомониться никак не могут. Потрясающий народ, читаешь его историю, диву даешься, оторопь берет…

Где-то дома у меня хранится фотография, надо бы разыскать ее. Прадедушке лет сорок пять, но он строен и весело улыбается. Он в кожаной куртке, кожаном картузе, на околышке которого красуются замечательные очки, такие  многофигурные. И рядом с ним автомобиль – «Форзон».

Бабушка рассказывала мне замечательную историю. В 1918–1920 годах в Грузии, да и не только в ней, вспыхнула эпидемия «испанки», особой разновидности вирусного гриппа. Антибиотики тогда, как известно, еще не успели изобрести, и люди умирали в огромном количестве. Дошла она и до русских деревень в Закавказье. И кто-то надоумил: от «испанки» – единственное средство – армянский коньяк. В русских деревнях спиртное не продавалось. Алексей Захарович запряг в бричку резвых коней и помчался в ближайший город. Он нагрузил полную бричку бутылками со спасительным напитком, привез в деревню и стал разливать – мужчинам по стакану, женщинам по стаканчику, детям по столъовой ложке. Люди, прежде чем выпить, истово молились. И случилось чудо – «испанка» отступила.

Эту историю я слышал не только от бабушки. Я с грустью думаю о том, что мой прадедушка мог позволить себе купить «на карманные деньги» бричку коньяка. Тут, порой, на бутылку не наскребешь, а он!.. А он не разбирался, кого поит коньяком – русских, грузин, армян, турок или курдов. Он спасал людей.

Прадед очень любил лошадей и основал конный завод, на котором выращивали «ахалтекинок» – совершенно изумительных лошадей. Удивительно преданные животные. Помните у Лермонтова, Карагез – это был ахалтекинец. Они, скорее, «напарники», чем лошади. Во время схватки двух конных бойцов ахалтекинцы копытами и зубами стараются нанести вред противнику хозяина и его лошади.

Этот завод существовал и в советское время. Мальчиком лет восьми меня привезли         на этот завод. И один древний старик – курд,      с дореволюционных времен работавший конюхом, узнав, кто я, пытался поцеловать мою руку. Я, естественно, растерялся…

 

*     *     *

А знаете, почему грузины называют свой город Тбилиси, а «русские оккупанты» называли Тифлисом? Дело в том, что 1500 с лишним лет назад великий грузинский царь Вахтанг Горгасал охотился в окрестностях древней столицы Мцхета и подстрелил сокола. Птица упала в ручей. Царь сошел с коня, чтобы подобрать ее и обнаружил, что источник горячий. «Уй, тбили», – сказал он. И вскоре решил именно рядом с этими, бьющими из под земли серными горячими источниками основать новую столицу, которая стала называться Тбилиси.

Возможно, он лелеял далеко идущий замысел, сделать город международным курортом. В Тбилиси позднее построили прекрасные «серные бани», очень целебные. В десятилетнем возрасте я посещал их и на традиционный вопрос: ну как ты себя чувствуешь после процедуры, не задумываясь, отвечал: помолодел лет на двадцать!

В Тбилиси было много лис, я это хорошо помню. Мы, дети, искали лисьи норы, а они, как правило, имеют несколько выходов, запихивали в одну из них сухую траву и старые газеты, и поджигали. Вскоре из какой-нибудь норы выскакивала рыжая красавица и шустро скрывалась, сверкая огненным хвостом.

Когда в Тбилиси вошли русские войска среди поголовья лис, населявших окрестности города, почему-то вспыхнула эпидемия лисьего тифа. «Тиф лисий», – говорили русские, и так и стали называть город Тифлисом, по привычке, до «печальных событий». А к чему я это рассказываю? Да, так, интересно…

 

*     *     *

Пишу и сталкиваюсь с очень существенной проблемой. Я совершенно не могу соблюсти хотя бы какую-нибудь композицию. Собираю лишь  разноцветные камушки воспоминаний, а мозаичную картину предоставляю составить своим читателям, надеюсь, доброжелательным.

У меня были соседи, мои сверстники – Гурам и Гиви. Папу-грузина звали Гедеван, а маму-армянку Маро. Имя Гедеван, наверное, происходит от библейского Гедеон. Он был очень непоседливым, в его комнате на стене висел ледоруб с медной табличкой. Это был «наградной ледоруб» за какой-то замечательный подвиг во время сложного восхождения.

Еще у них была замечательная бабушка очень преклонного возраста. Она ходила в национальном грузинском костюме, и все время на кого-то кричала, воспитывала. Если она видела меня в одних сатиновых трусах, без сорочки, она пронзительным голосом советовала мне немедленно одеться. Больше всего доставалось ее внукам, но они к ее «увещеваниям» относились достаточно равнодушно. Иногда мы объединялись, прыгали вокруг старушки и дразнили ее: «Бабо, квертхи додо!» Это переводится, как «бабушка, снеси яичко». Бабушка выходила из себя и кричала нам: «У, шен мама дзахли!» А это уже звучало и вовсе смешно: «твой отец собака!» Братья возражали ей – «наш папа – твой сын, и он не может быть собакой!» А поскольку «шен» звучало в единственном числе, я это замечание на свой счет никак не воспринимал.

Вообще-то мы были друзьями, но дня не проходило, чтобы мы не подрались. Причин для вражды не было, просто в моих соседях кипела горячая кавказская кровь. Я никогда не любил выяснений отношений, тем более в уличных потасовках, но избежать их не было никакой возможности. Иначе прослывешь непроходимым трусом. Я выходил на улицу в сорочке, отглаженной бабушкой, встречал Гурама. Сердце мое сжималось в недобром предчувствии – у него дурное настроение.

Ритуал вызова на поединок происходил следующим образом: он плевал на средний и указательный палец и пытался ими провести по моей щеке. Это сносить было нельзя.

Я размахивался и…

Гурам был моим сверстником, но, как многие кавказские мальчики очень рано развивался. К двенадцати годам у него стали пробиваться усы и вообще, он был килограммов на десять тяжелее меня. Мои «удары» для него мало что значили. Тем более что в наш поединок включался Гиви, бросался в ноги, пытаясь опрокинуть на землю. Бедная моя сорочка!

Но очень скоро я обнаружил, что Гурам не переносит двух вещей: удушающего приема и самого незначительного удара в нос. У него мгновенно начинала течь кровь. А мой нос был на редкость терпеливым. По нему можно было колотить изо всех сил, он распухал, вульгарно краснел и хлюпал, но кровь из него не шла никогда.

Избитый и истерзанный, я научился зажимать его шею между плечевым и локтевым суставом, и он становился беспомощным, как ягненок. «Проси прощения», – требовал я, и он покорно выкрикивал все, что я ему рекомендовал. Я доходил до того, что просил его признать меня самым лучшим в мире мальчиком, самым сильным и самым красивым. Он сдавленным голосом подтверждал это.

Но стоило мне отпустить его, как все начиналось сначала. И только тогда я догадался задевать его крупный  армянский нос (в маму парень пошел) и тут же отскакивать…

Полнокровный был парень. Но как это хорошо известно, кровь из носа «противника» означала полную мою победу. У меня все тело ныло и страдало, но честь моя была соблюдена. И не один раз. Но откровенно говоря, победителем  я себя не чувствовал...

Владимир ПЕСТЕРЕВ

 

Перейти к содержанию номера