Они глумятся над тобою,

Они, о, Родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат...

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей -

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

И.А.Бунин, 1891

Презрение к ближнему это не доблесть. Банально? В наш век индивидуализма, увы, приходится раскачивать колокол этой прописной истины – и бить, бить, как по случаю пожара. Снобизм сегодня лезет во все щели – как тополиный пух в начале московского лета.

Снобистский вирус поразил тысячи молодых людей в обеих столицах. И он разрастается, отвоевывает пространство – город за городом, версту за верстой. Снобизм считается личной слабостью человека – кто без греха?

Но страшно, когда снобизм становится программой, знаменем целого поколения. Постсоветского поколения. Ведь раньше нельзя было «отрываться от народа», такие стремления осуждались, одергивались, пресекались. Установки пореформенного времени, напротив, предлагают «оторваться по полной».

Когда-то в Итонском университете снобами называли честолюбивых молодых людей, стремившихся во всем походить на исконных аристократов. Они аристократическим вкусам, манерам, образу жизни – и, конечно, готовы были по-неофитски перещеголять отпрысков древних фамилий. Перещеголять в надменности, в презрении к простолюдинам. Со временем смысл этого понятия расширился. Современным снобам вовсе не обязательно стремиться в высший свет из низов. Среди них есть и представители почтенных династий, и элитарии нового призыва. Главное – самовлюбленная надменность, злая ирония по отношению к ближним. И народофобия, которая в наших краях неминуемо перерастает в агрессивное западничество, когда «с умилением глядят на заграничные наклейки». Русский сноб чаще всего убегает от реальности, эстетизируя мир вышколенного сервиса, джинсов и Голливуда. Есть и другой маршрут – увлечение «Россией, которую мы потеряли», белым мифом. Презрение к русскому мужику для таких снобов не менее характерно, чем для западников. Они идеализируют Россию небывалую, Россию для аристократов, щеголяют старой орфографией (с ятями!), а от соприкосновения с реальностью скисают. Страх и раздражение вызывает у них система ценностей, в которой было принято наставительно поучать детишек: «Я – последняя буква в алфавите!» Сноб – это всегда и прежде всего воинствующий индивидуалист.

Страстная любовь к себе и ненависть к другим умеет маскироваться. Прельщая нас, снобизм находит к каждому особый ключик, и не следует ждать от него топорной работы. Можно стать снобом, гордясь крепкими кулаками, можно – на почве джинсов, а можно – на почве Хайдеггера. Уравнение снобизма – «Я выше их». Иногда гордыня распространяется на группу людей, противопоставляющих себя презренному большинству. Такой снобизм мы наблюдаем в этике сектантов. Главный мотив – «как хороши мы и как плохи они», «ад – это другие», чужие отвратительны, к ним сноб при случае будет безжалостен. Основа существования и самоутверждения – нелюбовь к ближнему. Это страшно, что, говоря о Евангелии, они тут же могут перейти на спесивые речи против «быдла».

Уж колхозов почти не осталось на Руси, а слово «колхозник» ясновельможные москвичи произносят чаще, чем прежде – как ругательство, как определение «лузера», неотесанного невежи. Нужно побольше синонимов, потому что доказывать свое превосходство перед ближними приходится часто, на разные лады. Такое поветрие – похуже свиного гриппа.

У презираемого большинства много псевдонимов: плебеи, лохи, слобода, пролетариат, чернь, совки, наконец, быдло – наиболее сильное и презрительное выражение.

На моей памяти первым блеснул словцом «быдл-класс» психолог Асмолов, поломавший немало горшков на ниве народного (в прошлом!) просвещения. Вертлявый профессор, не задумываясь, вворачивал каламбур куда ни попадя. Как не покрасоваться каламбуром? Себя-то он относит к избранным меж званых, к элите.

Одна журналистка, пишущая о вечеринках и утренниках высшего света Москвы и ближнего Подмосковья, предложила детей быдл-класса ликвидировать в газовых камерах. Действительно, когда повсюду под ногами крутится чумазый пролетариат, трудновато творить репортажи в духе тех, что читывали у Салтыкова-Щедрина те самые генералы, которых кормил мужик: «Вчера у почтенного начальника нашей древней столицы был парадный обед. Стол сервирован был на сто персон с роскошью изумительною. Дары всех стран назначили себе как бы рандеву на этом волшебном празднике. Тут была и «шекснинска стерлядь золотая», и питомец лесов кавказских, – фазан, и, столь редкая в нашем севере в феврале месяце земляника...»

Эта щедринская сатира давно перестала быть антикварной, она злободневна с тех пор, как в нищем 1993 году на телевидении появилась программа «для новых русских» под названием «Комильфо». С тех пор светские новости с собачьих свадеб и обзоры «клубной жизни» «вип-персон» стали ежедневным порционным блюдом наших наиболее популярных СМИ.

Стараниями асмоловых разрушена система, которая не мытьем, так катаньем воспитывала человека созидающего. Не стало всеобуча, упразднен закон о тунеядстве, появились миллионщики и неимущие. В этих условиях и возникли у нас миллионы отверженных с малолетства.

И теперь любимец богов, певец индивидуализма Асмолов высокомерно взирает на агрессивных обитателей «дна», которые чумазыми лицами портят глянцевую картинку жизни обобравшей их элите… Смущают вальдорфских маленьких принцев хамоватыми манерами! Асмоловы играют с острыми предметами. И когда начнется кровавая смута – не вините, пожалуйста, новых большевиков. Вините самонадеянность элиты, которой и в просвещении, и в идеологии нужны пирожные, а не насущный черный хлеб.

Снобы пестуют в себе эстетическую утонченность – амбициозную, но бесплодную.

Они ведь, как правило, ставят себя не только выше народа, но и выше дела. Агрессия по отношению к массовой «безвкусице» заменяет для них созидание. Агрессия, взгляд свысока, ленивое менторство – для сноба это высшие ценности, других и не надобно.

Современных снобов нередко увлекает гитлеровская идеология. У них своя мифология Великой Отечественной – и никаких симпатий к Красной армии. Им эстетически чужд русский мужик, который гнал до логова и в логове затравил «барона фон дер Пшика». Они тщатся быть европейским меньшинством в «азиопе». Как Чаадаев, как падре Печерин, как профессор Преображенский.

Профессор Преображенский стал (думаю, вопреки замыслу Булгакова) образцом презрительного отношения к «простолюдинам», к братьям… Главная добродетель косметолога Преображенского – что он «не любит пролетариата» и равнодушен к судьбам детей Германии. Зато любит и умеет выпить-закусить, пристрастен к опере и комфорту. Снобы аплодируют! Ведь каждый из них априори мнит себя выдающимся профессионалом и прирожденным аристократом. «Надменные потомки» сами себе придумывают высокородных предков, сами себе и верят. Идиллия!

А как приятно снобировать ученостью! Только необходимо найти жертву для публичного макания в грязь. С видом торжествующего инквизитора, приобщенного к высшим истинам, знаток исправляет ударение: звонИт, киломЕтр… Насколько невежественнее того, кто допускает орфоэпические ошибки, выглядит этот аристарх.

Мне встречались люди, не дружившие с орфоэпией, но знавшие твердо, что такое мудрость и благородство. А среди кичливых снобов с гладкой речью что-то не попадалось надежных и благородных людей. Навык правильно ставить ударения, как и привычка к московскому произношению звуков «г» и «в» – чепуха на постном масле, но жрецы высокомерия стараются придать этому смысл священнодействия. Ведь они эту науку превзошли, а чернь все еще путается в падежах и ударениях. Вот и силятся «великодушные» поклонники профессора Преображенского подчеркнуть эту классовую разницу. Мы стоим на высшей ступени развития! Мы правила орфоэпии впитали с молоком кормилицы! – получается у них немного суетливо, но на молодых такие фортели производят впечатление. Изящные манеры нередко очень удачно драпируют человеческую никчемность.

Ритуальный язык официальных речей только кажется пустым невыразительным канцеляритом. По косолапым движениям языкового официоза иногда можно угадать поступь эпохи. Вот, например, обращение «дорогие товарищи» вошло в употребление при Л.И.Брежневе, а при первых большевиках в ремарках вместо утвердившихся чуть позже «бурных, продолжительных аплодисментов» любили писать более театрально, по-революционному: «Овация».

В 70-е годы в речах пожилых вождей вдруг стали появляться слова, которые Глеб Жеглов презрительно называл «поповскими»: «милосердие» и даже «духовность». А если прошерстить речи наших государственных мужей за последние двадцать лет, сразу бросится в глаза, как боялись они слова, которое со времен Николая I и графа Уварова не исчезало из политического лексикона – это слово «народ».

Главная фигура умолчания нашего времени – народ.

Можно насмехаться над званиями «народный артист», «народный художник», «народный рационализатор», поскольку к регалиям вообще не стоит относиться слишком пристрастно, чтобы не впасть в чванство. Но за нашей «табелью о рангах» стоит не худшая этика. У японцев – «Национальное достояние», у англичан – антикварные рыцарские звания, а у нас – признание народа как высшая награда.

Откуда взялась нынешняя карикатурно-аристократическая система заносчивых ценностей? Как будто вернулись времена Бертрана де Борна, который с рыцарских высот взирал на простолюдинов:

Мужики что злы и грубы,

На дворянство точат зубы,

Только нищими мне любы!

Любо видеть мне народ

Голодающим, раздетым,

Страждущим, необогретым!..

Чтоб крестьяне не жирели,

Чтоб лишения терпели,-

Надобно из года в год

Всех держать их в черном теле…

Критик-сноб из «Вестника Европы» когда-то отозвался на публикацию «Руслана и Людмилы»: «Позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?» Зажимали нос от мужицкого духа. И – по словам Есенина – «продал власть аристократ промышленникам и банкирам». Среди последних водились снобы особого сорта. Непреклонные!

«Познакомился с Рябушинским. Убежденный «буржуазист». Все сделают буржуа. Пролетарии – должны быть рабами. Если кто мятежничает – убивать. Крестьяне жгут усадьбы? Перестреляйте тех, которые нападают, и сожгите сами, а не с помощью казаков, десять деревень кругом. И мужики поймут, что у вас есть право на землю...» – это записал в своем дневнике Валерий Брюсов.

А вот наш современник откликается из черного 1992 года. Тогда миллионы людей в распавшемся СССР стали нищими, лишились работы, здоровья, а то и крова. Блистательный брокер Андрей Инце прокомментировал ситуацию: «Социальные контрасты естественны. Нужно распрощаться с мыслью, что жизнь может быть иной. Это ложная мысль, великое заблуждение. Люди равны только в бане, потому что они все – голые. А в жизни теперь придется кому-то довольствоваться черным хлебом, а кому-то – ананасами и рябчиками».

Совсем другое отношение к долгу представителя элиты предлагает Гаврила Державин, больше думавший об обязанностях, чем о привилегиях дворянства:

И впрямь, коль самолюбья лесть

Не обуяла б ум надменный,-

Что наше благородство, честь,

Как не изящности душевны?

Я князь – коль мой сияет дух;

Владелец – коль страстьми владею;

Болярин – коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг.

Наверное, это утопическая установка.

Но высокий идеал необходим для достижения даже самых скромных успехов.

В свое время тележурналист Евгений Киселев горделиво изрек: «Мы – не Качканарский ГОК!» То есть можно закрывать заводы, увольнять офицеров, сокращать научные институты, но журналистика, четвертая власть – это свято. Кто доказал, что стезя журналиста выше по иерархии, важнее, прекраснее, чем профессия слесаря или горного инженера? Вот теорема Пуанкаре, я слышал, доказана Григорием Перельманом. А максима Киселева все еще остается демагогическим чванством, не более.

Но носы уже задраны у сотен молодых львов, воспитанных на демократичных телевизионных зрелищах.

Мы все, между прочим, уже лет тридцать столуемся за счет геологов, горных инженеров и нефтяников. Они больше других имеют право задирать нос. Но громче звонят пустые бочки.

И снобизм аплодирует им. В каждом из нас живет сноб, который радуется, когда гордыня в этом мире оказывается выше здравого смысла.

Многим запомнилась останкинская встреча с академиком Лихачевым, который в 1986-м выступил перед «многомиллионной телевизионной аудиторией». Некоторые максимы Лихачева сегодня звучат неубедительно, время их отменило. Например: «Интеллигентным человеком притвориться нельзя» – и это звучало почти как «нельзя притвориться святым». Но были в том монологе академика и очень проницательные оценки. Вот, например, одно воспоминание из детства: «Есть такой школьный термин, очень хороший – «задаваться». Вот этого не было.

Это считалось неприличным. Но очень часто вне школы было невыносимо презрение аристократов к простой публике. Это я очень хорошо помню, это было очень неприятно. И вы заметьте, что Достоевский очень не любит аристократию. И Толстой не любит аристократию... Сейчас такого неравенства, такого взгляда на других свысока, каким умели некоторые и правоведы, и лицеисты отбрасывать от себя «не свое» общество, сейчас этого нет. Но боюсь, что в некоторых наших школах начинает развиваться у учащихся какое-то хвастовство своими родителями, поездками в иностранные государства своих родителей, разговорами, что они оттуда привезли, и так далее. Появляется какое-то чувство новой аристократии, это очень плохо.

С этим надо бороться решительно, как это было в гимназии Карла Мая. Там учащиеся не имели права подъезжать к гимназии на своих машинах. Сыну Митьки Рубинштейна приходилось оставлять свою машину по крайней мере за два квартала до нашей школы».

Лев Николаевич Толстой, которого упомянул Лихачев, отлупил снобизм как никто другой – потому что отлупил его в себе самом. «на людей comme il faut и на comme il ne faut pas (комильфо и некомильфо – А.З.). Второй род подразделялся еще на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых – притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не существовали – я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. «Для чего же ты хочешь говорить как мы, когда не умеешь?» – с ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие comme il faut были ногти – длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки, почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих глазах положение человека. Сапоги без каблука с угловатым носком и концы панталон узкие, без штрипок, – это был простой; сапог с узким круглым носком и каблуком и панталоны узкие внизу, со штрипками, облегающие ногу, или широкие, со штрипками, как балдахин стоящие над носком, – это был человек mauvais genre (говоря по-русски – дурного тона – А.З.)».

Презрение к «серому большинству» – это поза, прельщающая многих. Трудно избежать такого искушения – особенно людям успешным. Но в последние годы это совсем не великолепное презрение, увы, стало основным занятием нашей интеллигенции. Уголек презрения – единственная продукция, которую наша просвещенная (и продвинутая! – это очень важный эпитет) прослойка выдает на-гора.

В ненависти к серому большинству они – Стахановы и Наполеоны. Никакого приложения к ненависти новейший интеллигентский кодекс не требует. Достаточно быть изящным синьором из общества и ненавидеть. Современный интеллигент не обязан никого просвещать, он намерен презирать – и только.

Читаем недавнее рассуждение отца Георгия Митрофанова о генерале Власове: «Трагедия Власова заключалась в том, что предателем он действительно был, но не в 1942 году, а   в 1917-м, когда будучи еще совсем молодым человеком, он сделал свой выбор, пойдя служить в Красную Армию. А в годы Второй мировой войны, он попытался перестать быть предателем той России, которую он предал в годы войны гражданской, повернув свое оружие против Сталина».

Помимо того, что исторические факты подобраны здесь по правилам «хитрого покера», помимо того, что эти заявления многих из нас оскорбляют и порождают смуту, очень важно, что поверивший новой легенде про генерала Власова почти наверняка «подсядет» на тяжелый наркотик – на иглу снобизма. Потому что поддержать эту концепцию можно только, если уж очень хочется возвыситься над «серой массой», над общепринятыми нормами, выстраданными народной судьбой. Если сладостно оказаться в рядах избранного меньшинства сверхчеловеков, презрительно взирающих на многомиллионное быдло, освистывающих государственные святыни нескольких поколений. Именно гордыню мы видим в подтексте радикального антисоветизма – запоздалого и бессмысленного через двадцать лет после падения советской системы. Через столько лет – оно, конечно, безопасно. Широкие врата… «Фарисейство всегда соединено с внутренним превозношением над ближними и придирчивым судом над их действительными и кажущимися недостатками», – не нами сказано. Строго судить отцов и дедов, когда мы погрузились во власть коммерции, когда мы воюем и воруем – это ли не фарисейство? Или на дедов будем сваливать ответственность за наши грехи? Что ж, это вполне великодушно, в стиле булгаковского пластического хирурга. Под камуфляжем рассуждений о морали, увы, действует закон мафии: мертвые отвечают за все. Только с духовным смыслом покаяния этот закон несовместим.

Снобы охотно поддержат идею крестового похода против прошлого. Ненависть к «совкам» дается им легко. Здесь не приходится трудиться ни душе, ни совести: ветер дует в паруса снобизма, и благополучные сверхчеловеки триумфально въезжают в широкие врата… Многие готовы семь верст бежать, чтобы лишний раз плюнуть в «советский» чугунок. Отомстили! Уконтрапупили! На хромой козе объехали грозную эпоху…

В подтексте лютого антисоветизма – ненависть к гегемону-слесарю, твоему соседу, который в юности получал получку, а ты – стипендию. Да и потом ты, гордец, несмотря на диплом, не мог возвыситься над ним так, как это было возможно на цивилизованном Западе. Но уж в девяностые годы ты всласть отомстил гегемону! И в цехах, где когда-то труд облагораживал, теперь устраивают торжище. Спекуляция, ростовщичество, проституция бьют в глаза с рекламных плакатов – зато в этом бульоне сваривается не «быдло», ведь у многих отполированы ногти, дети учат иностранные языки, и все горделиво презирают совок… Советская реальность затрагивает их самолюбие. Как же, я, с большой буквы – Я! – и должен был сидеть на политинформациях с этими безликими, чужими, «почему я, такой нежный, должен все это видеть?». И ради их мстительной ненависти мы должны отдать на поругание святыни Великой Отечественной – то, что возвышает души?

Самоупоение, увы, нередко побеждало в гибнущем мире, но никогда оно не торжествовало в сердце христианина. Когда нам предлагают закрепить отрицание прошлого всенародным покаянием – становится страшновато.

То, что они называют покаянием, больше похоже на себялюбивый реванш. Покаяние, которым откармливается собственное тщеславие, укрепляется снобизм. Покаяние, как очередное, на глазах у фотокамер, подтверждение своего превосходства над дедами. Покаяние хотят превратить в сеанс чванства, в инструмент себялюбия! Стыдиться за Сталина и Дзержинского – больно легкая и по-фарисейски приятная работа. Себялюбия не спрячешь.

Оно в походке, в мимике, в каждом слове, в ленивой ухмылке всезнающего, не сомневающегося в своей правоте гуру. Который, если судит деятелей прошлого, то не страдает, а просто глумится над ними. «Ах, какой я-сегодняшний чистенький, что могу покаяться за позавчерашних грязненьких!». И – взгляд свысока, в котором не смирение, а заносчивость. Неужели эти фальшивые бриллианты нас прельстят?

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ

Комментарий

Некоторые выводы этой статья являются личной точкой зрения автора. Понятно, на кого он в основном обращает свой справедливый пафос. Однако мы уже не раз писали о коммунистическом эксперименте в России («Апология встряски».»Порознь нам не спастись» и т.д.). и указывали на то, что именно его онтологическое богоборческое начало привело к многомиллионному геноциду христианского населения России. Об этом многие почему-то предпочитают сегодня скромно молчать. Мол, «кто старое помянет – тому глаз вон». Что ж, а кто его забудет, тому – два. Равнодушие и нежелание во всем по совести разобраться — верный спутник того же снобизма. Еще легче сказать – да все виноваты, никого не надо обличать, мы вообще ничего не знаем. Но если «мы не знаем» (или не хотим знать), то знают расстрельные рвы и убиенные чекистами православные люди, которые вопиют у престола Божия: «Господи, доколе?!» Так что «по делам их узнаете их». И зловещий ВЧК Дзержинского, и сталинский марксизм, и гитлеровский фашизм – явления совершенно одного порядка, ибо все они пропитаны жертвенной кровью измордованных народов. Тем не менее, фашизм осужден, а вот коммунизм – до сих пор по каким-то хитрым причинам живет и здравствует. И обрастает новыми апологетами. Почему? Лучший в мире балет, первый советский спутник, ледокол «Ленин» и ядерный щит? Но Римская империя при Нероне тоже была самым сильным государством мира.

И сгнила заживо, разложилась изнутри на почве поклонения ложным фетишам силы и власти. То же произошло и в СССР. Поэтому всегда важен дух. От Христа он или от Калигулы. Все по-настоящему хорошее и доброе при Советской власти делалось только силою остаточного христианского начала, еще не не до конца вытравленного дзержинскими и свердловыми из души народной. А так коммунизи, что, менее кровав? Как говорят на Востоке – кто знает, знает...

А что до генерала Власова, то нисколько не оправдывая его предательства, хочется уточнить, что и Власова, и его армию, окруженную немцами, Генералиссимус бросил на произвол судьбы, на верную смерть в «котле» без всякого снабжения и боеприпасов. Помирайте, фантики (виноват, «винтики»), не до вас... Простите, Арсений.

Главный редактор, протоиерей

Михаил ХОДАНОВ

Перейти к содержанию номера