“Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы” (Матф.4:18).

Я подплыл к берегу, затащил байдарку. Внезапно из тростниковой гущи возник приземистый старик в длинном кожаном фартуке и кожаных сапогах.

- Бог в помощь. Зачем пожаловал?

- Добрый день. Да передохнуть захотелось, напекло, да и ветер встречный утомил, вот залив ваш внимание и привлёк, – отвечал я.

Прошло семь дней моего пребывания на Селигере, и я успел приметить этого одинокого рыболова. Ранним утром он подплывал к торгующим женщинам и выгружал рыбный запас. Изобилие свежей, сушёной, солёной и копчёной рыбы всегда удивляло.

- Ветра испугался? Понятно всё с тобой, лодочник, – неохотно протянул старик.

- Вы извините меня, пожалуйста, если я вас потревожил, – оправдывался я.

- Это хорошо, что от сердца вещаешь, - подметил хмурый старик. - Правду в тесный приток не упрячешь, она обширной воды требует. Ну, пойдём непрошеный гость, время обедать, – предложил рыбак.

На берегу лежали две перевёрнутые лодки, рядом четыре весла и мотор, жилище обхватывали развешанные самодельные снасти. Никакой ограды, только деревянный домик даи маленькая часовня на берегу – вот и всё владение. Напротив лачуги две лавки, два пня и сосновый стол, на нём горячая уха в котле, варёная картошка в чугунке, соленья в деревянной посуде, чёрный хлеб, жареный судак и пара копчёных угрей. Перед обедом старик помолился, а когда мы перешли к земляничному отвару, я отважился спросить: «А вы всю жизнь здесь живёте?»

- А ты видимо решил, что я бездомок? – неожиданно рассмеялся старик.

Он продолжил: «После войны я в доме этом обосновался, его ещё вначале тридцатых братья Ионовы выстроили, я мало что изменил, так, обновил дом пару раз в шестидесятые, и в конце восьмидесятых. А так Ионовы жилище добротное оставили. До войны в окрестности старший из братьев Ионовых считался человеком добрым, хотя и запальчивым. Горячность эту он не раз подтверждал в спорах, на охоте, промысле и в деревенских междоусобицах. Как-то раз, в запале вступившись за блаженного плотника, у которого слыл в подмастерьях, Семён оторвал в драке ухо одному из обидчиков. Заступник был крепкого склада, смуглый, зачастую первенствовал среди односельчан, вставал с первым петушиным криком, был отзывчив, а за голенищем носил кожевенный нож, приобретенный у осташковских сапожников (почти такой же нож старик продемонстрировал и мне). За всё время войны я встретил Семёна только один раз. В сорок первом, в госпитале, который находился в Осташкове. Помню гнетущий устоявшийся дух, исходивший от разложившихся тел, санитара с киплой бородёнкой, который вынес перебинтованного Ионова-старшего из госпиталя. Контуженый, израненный Семён с окаменелым от боли лицом подозвал меня, надорвал край окровавленной гимнастёрки, извлек из потаённого кармана осиновый крест и чёрный пояс, протянул мне, на распустившейся ленте было написано: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него».

Спустя годы я узнал, что после исцеления Ионов-старший воевал под Сталинградом и Будапештом, был тяжело ранен, попал в плен. Потом концлагерь, побег, и снова концлагерь. Весной сорок пятого Ионов-старший был изуверски замучен «Больцанским чудовищем». Убийцу его, зверя лютого, несколько лет назад сыскали в Америке, будь она неладна. Я вот бесенёнка этого имя записал…

Старик достал из кармана рубашки сложенный вчетверо листочек в клетку и прочитал: «Лицифер, Цифер, Цейфер, Зейфер, Зейферт – вот как аспида звали, надсмотрщиком в Больцано работал», - злобно процедил старик – «Из украинских немцев, из христопродавцев, жид в общем».

- А младший? - спросил я.

- Куда ты всё спешишь? Все вы такие, спешка она не от Бога, даром ли в народе приговаривают «поспешишь, нагрешишь», вот ты умный, из Москвы, а знаешь, что поговорка эта от преподобного Амвросия Оптинского в народ пришла? Не знаешь, - проворчал старик.

- Об Андрее Ионове мало что знаю, он вообще кроткий был. Хотя и первым во многом оказывался. Как-то к осени ближе мы по грибы отправились, я не заметил, как наступил на гадюку, точнее на выводок змеиный, вот мамаша ихняя меня и куснула. Да ещё как! Думал, Богу душу отдам! Меня и воротило, и нога отекла, и голова раскалывалась, и сотрясало, да вот Андрей подоспел, надрезал рану, и долго выдавливал кровь и причитывал: «На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое».

После того как в компанию 1812 года осташи обули всю русскую армию слава о городе и ремесленниках прошла по всей России и облетела Европу. Андрей некоторое время обучался кожевенному ремеслу у ершеедов, но по рыбацкой части; сапоги, фартуки, варежки шить учился. Он первым услышал призыв по радио, первым явился в военкомат, первым добровольцем отправился на фронт. Жребий выпал Андрею служить на флоте. Младший из братьев Ионовых оборонял Севастополь, а во время Эльтигенской операции, когда эвакуировали десант, обустроил отправку раненных. Сорок морпехов спас! Был ранен при освобождении Херсона, а в сорок пятом в Болгарии пропал «без вести». Более ничего». – горько выдохнул старик.

- Ну, а семьи, дети у Ионовых были? - не прекращал я свой расспрос.

Старик разгладил бороду и ответил: «Старший-то был женат. У озера Стерж стоял одинокий дом на обросшем кургане, где в древности городище располагалось, там любовь свою Семён и нашёл. Так на месте впадения Волги в озеро Стерж у каменного креста они и повстречались».

- Ну, хорошо, а Андрей, Андрей был женат? - поинтересовался я.

- В летописи своей преподобный Нестор писал об Оковском непроглядном захолустье, в котором затерялись полчища Батыя, вот за ним, на соединении Селижаровки и Волги, есть селенье Оковцы, там и проживала невеста Андрея. Дальше только дело не зашло. Война разлучила. В нашей стороне война как одичалая блудница до сих пор живёт, пришла с Батыем и память о себе оставила из частокола с человеческими головами, отсюда и название Кровавый тын, прижилась и прячется в окопах, рвах, блиндажах, дотах, могилах братских.

- Так что получается, от братьев Ионовых после войны ничего не осталось? Ни фотографий? Ни писем? Ничего? - с сожалением констатировал я.

- Вона самая большая память, что от братьев осталась. Любуйся! - старик, указал рукой на деревянную постройку чёрного цвета.

Он встал и пошёл к постройке, я последовал за ним.

- Вот посмотри, какая богомольня, и создана из ели, без единого гвоздя, без единой скобы, - важно проговорил старик.

- А как же закрепляли брёвна между собой? - заинтересовался я.

- Ионовы свежий еловый выруб выдерживали до двух лет, потом тесали, строгали, коловоротом сверлили, и только потом прошивали тоненьким и длиннющим берёзовым корешком. Так и лодки встарь делали. Потом освящали. И ни гниль, ни течь, ни огонь такому деревянному сооружению нипочём - старик бодро рассказывал о постройке, потом открыл часовню и пригласил меня внутрь. Зайдя, я ощутил необъяснимую твёрдость под ногами, в храме был каменный пол, я наклонился, чтобы убедиться, а старик, понимая моё недоумение, проговорил: «В месте этом великий камень лежал, может, сто лет, а может и тысячи, вот на нём Семён святилище и воздвиг с Божьей помощью. Сам понимаешь, сотворенному на камне водяное нашествие нипочем. Так было, так есть, и так будет».

Солнечные лучи освятили резной иконостас, старик перекрестился и продолжил: «Здесь всё, как положено: вот лики Пресвятой Девы Марии, все, что благодать нашему брату рыбарю несут: Селигерская, Озерянская, Оковецко-Ржевская, а вот и апостольское рыбацкое братство: Андрей и Пётр, а за ними: Иоанн, Иаков, Филипп, Фома, а вот и святитель Никола, как без него».

Краснощёкое солнце погружалось в летне-зеленое раздолье. Моросило. Проворный ветер затихал. У храма старик посмотрел на меня внимательно и посоветовал: «Самое время сейчас, ветер стихает и ещё светло, пойдёшь на Нилову пустынь будь аккуратен. Как увидишь размашистый пролив, что разделяет Кличен и Городомлю, знай, гиблое место. Эти Чёртовы ворота многих в бесовскую бучу сопроводили».

Мы подошли к байдарке, с ухмылкой старик посмотрел на связку окуней и сказал: «Не густо окунёк, негусто, но по рыбарю и улов. Сам-то я, какую только рыбину не вылавливал, почитай, всю: и чедушный снеток, и нахрапистая щука, и разбойный судак, и жадный терпуг, и пугливая плотва, и бойкий окунь, и скромняга лещ, и мудрёный налим, и капризный ёрш, и ехидный угорь – все в мой намёт попадались».

Я отплыл, старик стоял на берегу болотного залива, а набегающие волны приносили напутствия созерцателя: «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».

Александр Орлов 

 Фото "Кроватынский плёс Селигера" с сайта GORODOMLY.RU

Перейти к содержанию номера