Шарлемань Адольф Иосифович. Торжественная встреча А.В. Суворова в Милане в апреле 1799 года

5 декабря Суворов с армией прибыл в Пльзень, 9-го – в Прагу. Мирные чехи встречали Суворова с восторгом, как славянского героя. Восторженно приветствовали на улицах, приглашали, зазывали… Особенно тёплая встреча ждала русского триумфатора в Золотой Праге. В Праге Суворов провёл январь 1800-го. Когда Суворов появился в театре, на спектакле труппы знаменитого Гвардасони, зал устроил ему овацию: шумели, как артиллерия на поле боя. Не успел Суворов оглянуться, как над сценой появилось приветствие: «Да здравствует князь Суворов!». Суворов перекрестил зал – и все с благоговением приняли благословение старца-генералиссимуса.

Тогда вся Европа судачила про русских воинов – и, конечно, множились небылицы. Когда во французском «Обозрении военных событий» Суворовв очередной раз увидел поклёп на русскую армию – он сначала пришёл в ярость, а потом изрёк:

«У этого наемника историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба, а выставит свое, в котором мы не будем казаться пигмеями».

Будем в это верить! Но…  В 1800 году в Париже и Амстердаме вышла книга, рассказавшая европейцам о России и русском герое: «Суворов был бы всего-навсего смешным шутом, если бы не показал себя самым воинственным варваром. Это чудовище, которое заключает в теле обезьяны душу собаки и живодера. Аттила, его соотечественник и, вероятно, предок, не был ни столь удачлив, ни столь жесток… Ему присуща врожденная свирепость, занимающая место храбрости: он льет кровь по инстинкту, подобно тигру… Его деяния в Польше – это подвиги разбойника… Павел отставил его по восшествии на престол. Ропот солдат вынудил его потом снова призвать Суворова. Говорят, он намерен воспользоваться им как бичом для наказания французов…» Читаю эти строки и невольно вспоминаю пропагандистскую волну, охватившую Германию, Францию и Великобританию весной 2005 года, накануне 60-летия Победы. «Русские солдаты насиловали всех немок в возрасте от 8 до 80. Это была армия насильников», − кричали газетные заголовки.

Британская карикатура Суворов пожирает французскую армию

Впрочем, в Богемии вроде бы ничто не омрачало настроения: русские, по выражению Суворова, «купались в мёде и масле». Даже обмороженные на вершинах Паникса воины отдохнули и были готовы к новой кампании.

В былые годы полководец не боялся холода, никогда не кутался в шубы, предпочитая для любых холодов лёгкий плащ. А во время Швейцарского похода он начал ощущать студёные дуновения, кашлял от сквозняков. Признаки старости, болезни… Суворов уже чувствовал смертельное недомогание, то и дело простужался, хворал, но на публике в Праге держался бодро, даже танцевал на балах и присутствовал на праздниках, которые устраивала в его честь пражская знать. Армия была готова, передохнув в Праге, снова идти на французов, воевать Бонапартия. В Праге Суворов посетил могилу австрийского генералиссимуса Лаудона, воевавшего против пруссаков в Семилетнюю войну. Пышное надгробие с пространной надписью не пришлось по вкусу Суворову, который мечтал о куда более лаконичной солдатской эпитафии.

В январе Суворов на славу повеселился в Праге. Встречали его с невиданными почестями – как монарха. Он удивлял пражан набожностью, но дал волю и своему артистизму. Играл в жмурки, в фанты, веселился, как ребёнок. И в Италии, и в Вене, и в Праге Суворов устраивал любопытную забаву: заставлял иностранцев выговаривать сложные русские слова. Вовсю пропагандировал русский язык, а заодно и потешался заусенцам произношения! Он посетил могилу фельдмаршала Лаудона в городе Нейтингене (Нови-Йичине), к которому относился с уважением – и печально всматривался в длинную эпитафию с перечислением чинов и титулов австрийского полководца… «К чему такая длинная надпись?», - Суворов пустился в рассуждение о лаконизме эпитафий. Его уже тянуло к могилам, к разговорам о вечности, о памяти…

В Праге Суворов был как никогда окружён ажиотажным женским вниманием. И он принимал его снисходительно, без своей обычной суровости. Как пишет Петрушевский, «дамы всех слоёв общества, особенно высшего, фигурировали во главе, оказывая Суворову самую разнообразную и неистощимую любезность; они как бы оцепляли его своим очаровательным кругом, снисходительно вынося все его дурачества». На святки сам устроил праздник для пражан, затевал игры в жмурки, фанты, устраивал шуточные гаданья, танцевал и пел. Ему понравилась вдова герцога Курляндского и две её красавицы-дочери. На одной из них он решил поженить пятнадцатилетнего сына Аркадия, и едва не устроил этот брак при содействии императора. Только скорая смерть полководца расстроила свадьбу. Суворовского сына армия боготворила: ореол великой фамильной славы делал своё дело, к тому же этот офицер, а позже – молодой генерал был писаным красавцем и шумным весельчаком. Он не унаследовал от отца ни аскезы, ни практического ума: быстро промотал доставшееся по наследству состояние, более всего на свете увлекался карточной игрой, которая сгубила немало аристократов того времени. Одним князь Аркадий Александрович напоминал отца: отвагой, которая придавала многим его деяниям оттенок истинно солдатского благородства. Император Павел тоже поступил благородно, послав своего сына и сына Суворова в Италию, учиться у прославленного героя. Там Суворов сошёлся с сыном и, как мы видим по его предсвадебным хлопотам, полюбил Аркадия. Жизнь в Праге была переполнена светскими приёмами. Никогда Суворов не вёл такой насыщенной светской жизни – беззаботной и лёгкой. Лёгкой, если бы не болезнь. Как в Таврическом дворце после польской кампании, Суворов купался в лучах славы. На этот раз – всемирной.

Отьезд Суворова из Швейцарии после итальянского похода. Попов А.

Часто принимал гостей, но не забывал и посещать церковь, всякий раз выстаивая службу до конца: здоровье ещё позволяло. В  Швейцарии  и  Чехии  Суворова  встречали  как  героя-победителя. Одно из последних своих «политических» писем Ростопчину Суворов начал с сообщения: «В Праге меня очень любили» - и перешёл к эзоповым атакам на козни австрийцев. Суворов утешался одним: Европа убедилась в силе русского оружия. Всем  было  ясно:  наш  генералиссимус  доказал  бессилие  любого  захватчика  перед  Россией. На каждого найдётся укорот. Граф Ростопчин – изрядный острослов, бывший и хитрым царедворцем, и бурным мистификатором, оставил нам немало рассказов о Суворове, по которым можно судить об афористическом стиле и живом уме Суворова. Умелый царедворец, Ростопчин превратился во влиятельную фигуру с первых дней правления Павла. Был редактором ненавистного Суворовым «прусского» армейского устава. Во время опал сношений с Суворовым сторонился, но с видимым удовольствием общался с Суворовым в дни царской милости. Некоторые рассказы Ростопчина о полководце весьма остроумны и любопытны. Так, когда Ростопчин  попросил  Суворова  назвать  трёх  самых  смелых  людей, Суворов  назвал  Курция, Долгорукова  и  старосту  Антона. Первого, потому  что  тот  прыгнул  в  пропасть, второго – за  то, что  говорил  царю  правду, а  третьего – так  как  тот  ходил  один  на  медведя. На  просьбу  назвать  самых  лучших  полководцев  и  наиболее  интересные  военные  сочинения  Суворов  загадочно  проскандировал: Кесарь, Аннибал, Бонапарт, «Домашний  лечебник», «Пригожая  повариха». Известен  и  такой  анекдот, рассказанный  Ростопчиным: «Сидя  один  раз  с  ним  наедине, накануне  его  отъезда  в  Вену, разговаривал  о  войне  и  о  тогдашнем  положении  Европы. Граф  Александр  Васильевич  начал  сперва  вычитать  ошибки  цесарских  военачальников, потом  сообщать  свои  собственные  виды  и  намерения. Слова  текли  как  река, мысли  все  были  чрезвычайного  человека: так  его  говорящего  и  подобное  красноречие  слышал  я  в  первый  раз. Но  посреди  речи, когда  я  был  весь  превращен  в  слух  и  внимание, он  сам  вдруг  из  Цицерона  и  Юлия  Кесаря  обратился  в  птицу  и  громко  запел  петухом. Не  укротя  первого  движения, я  вскочил  и  спросил  его  с  огорчением: «Как  это  возможно!». А  он, взяв  меня  за  руку, смеючись  сказал: «Поживи  с  моё, закричишь  курицей».

Суворов  возвращался  в  Россию. Только  сейчас, когда  долг  перед  Родиной  был  исполнен, тяготы  последних  походов  дали  о  себе  знать во весь голос. Старый  генералиссимус  заболел. Открылись старые раны, голову кружил жар… Ему было не привыкать к недомоганиям, к горячке, которая сопровождала, кажется, все подвиги Суворова… Но на этот раз не было сил преодолевать болезнь. Медики  были  бессильны, Суворов, как и Потёмкин в предсмертные недели,  уже  составлял  Канон  Господу, готовился   встретить  смерть, рядом  с  которой  всю  жизнь  ходил  в  боях. Суворов составлял Канон в феврале 1800 года. Вместе с XVIII веком завершался и суворовский земной век. Из памяти смертельно больного Суворова не исчезал покаянный Канон преподобного Андрея Критского, многие ирмосы которого на пороге смерти Александр Васильевич повторит слово в слово, а кое-что смиренно добавит от себя. Слова Канона выводила слабеющая, некогда крепкая, рука полководца: «Помилуй  мя, Боже, помилуй  мя! Виждь, Господи, смирение  мое, виждь  сокрушение  сердца  моего, у  Тебе  единаго  очищение, у  Тебе  единаго  избавление  есть. Помилуй  недостойное  Твое  создание  и  не  допусти  до  пагубы  душу  мою».

Арсений Замостьянов