- Товарищ подполковник, разрешите идти! – громко рапортует один из них.

- Разрешаю, разрешаю, даже бежать разрешаю, - смеется он, понимая, что уже все официальное, как для него, так и для солдат осталось позади, ведь я сама не спросила: «Товарищ подполковник, разрешите броситься в ваши объятия». От этой мысли улыбка пробегает по лицу, но я все так же не оборачиваюсь, а смотрю, как другие выходят из вагонов, обнимают встречающих, и, весело разговаривая, направляются к вокзалу. Он легко отстраняет меня и, увидев перед собой это ласковое и такое красивое лицо, начинаю целовать его лоб и щеки. Он же снова крепко, до боли меня обнимает, а я шепчу ему на ухо:

- Ну, теперь вместе поедем…

***

Валаам – это архипелаг, название которому дал самый большой остров. Андрей Первозванный посетил эти места еще в первом веке, а ранние христиане, иноки и основатели обители преподобные Сергий и Герман появились на Валаамских островах задолго до принятия крещения княгиней Ольгой и князем Владимиром. Как и любой обители, Валааму пришлось пройти через многие испытания: войска шведов в четырнадцатом и шестнадцатом веках, пожары, и, наконец, разорения двадцатого столетия, когда после Первой мировой войны эту русскую драгоценность отдали. В сороковом году, во время войны между Советской Россией и Финляндией, монахи покинули остров, а в монастыре разместилась школа юнг, после войны – дом инвалидов… И только в 1989 году, тринадцатого декабря, в день памяти апостола Андрея Первозванного, иноки вновь вернулись на святую землю.

В первый раз я попала на Валаам, когда мне было лет десять. Не помню, что поразило меня тогда больше всего – валаамская природа, сосновые леса, кобальтовая Ладога, бирюзовые купола Спасо-Преображенского собора или золотые кресты многочисленных скитов. Было лето и Валаам впервые предстал мне во всей цветущей красоте. Хотя, обитель прекрасна в любое время года. Летом – небо голубое, чистое, редко появляются облака. На купола собора падает солнце, оттеняя их на фоне неба, и кажется, какой-то невидимый художник специально подбирал цвета, чтобы создать гармонию этого рукотворного произведения. В монастырских садах благоухает жасмин, и, что удивительно, летом еще можно видеть кусты сирени, прогибающиеся под многочисленными гроздьями свежих цветов. Вода в небольших заводях тихая, гладкая, отражает деревья, из-за чего кажется малахитово-глубокой. Когда же выходишь к озеру, то здесь тебя встречает прохладный ветер и ударяющиеся о скалистый берег волны. Мне думается, что Ладога и отражает характер обители: спокойная и размеренная в заводях, как жизнь старцев-анахоретов в густых лесах острова, и сильная, словно вера всех насельников, встречающая на своем пути испытания, но сглаживающая их, как неутомимая Ладога сглаживает тысячелетние камни. Вода холодная, но летом можно забраться на прибрежный, нагретый солнцем камень, сесть и наблюдать как волны из синей бездны переливаются у самого берега изумрудными бликами и белой, хрустальной пеной рассыпаются, разбившись о мрачные породы. И как ей только не надоедает ? Вот разбегается опять, опять ударяет с новой силой и брызгами достает до тебя. Разбегается, тихо – Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий… Помилуй мя грешного – ударяется, шипит – грешшного. Улыбаешься, поворачиваешься в сторону солнца и зажмуриваешь глаза. Потом открываешь их и видишь перед собой синее озеро, а ты сидишь на этом камне и так тихо кругом, и так хорошо…

В лесах солнце едва пробивается через вековые деревья; иногда, в самых глухих уголках и вовсе совершенная темнота, ночь. Но на Валааме не страшно, ничего с тобой плохого случиться не может, и ты никогда не заблудишься и обязательно выйдешь к одному из многочисленных скитов, а если повезет, то доберешься до дерева, на стволе которого отразился лик старца Назария, чья пустынька стояла когда-то рядом. На кирпично-красной валаамской земле лежит тонким ковром осыпавшаяся хвоя. Шаги глухие и тихие. Идешь и вдруг увидишь в густой траве спелую землянику, сорвешь веточку и принесешь в свою комнату – сладкий запах еще долго будет напоминать о прогулке. На лужайках встречаются лошади, смешные жеребята, а иногда по дороге едет навстречу монах; в деревянную телегу запряжена лошадка, шагает неспешно, да и некуда ей торопиться. Инок тоже не торопится; на Валааме все успевают сделать с помощью молитвы. Улыбаюсь ему и он улыбается.

Послушания летом очень разнообразны. Например, покос травы. Выходят на работы как только солнце начнет сильно припекать, а потом все вместе делят скромную трапезу где-нибудь в тени. А через неделю, когда трава хорошенько просохнет, ее собирают в стога и часто сидят под ними и беседуют с монахами о вере, Боге, о русском человеке. На рассвете же, когда еще не сошла роса, выгоняют пастись коров или выходят на ловлю рыбы, которую заботливо разводят в хозяйствах. В конце августа, после Преображения, когда в монастырских садах и огородах собирают урожай, подойдешь к яблоне, наберешь в руки осыпавшиеся плоды, подойдешь к старенькому иеромонаху и послушникам, которые работают недалеко, и положишь яблоки в почти уже и так полные ведра.

- С Божьей помощью, батюшка.

- Ишь, ветром видать ночью покидало, - а сам срывает спелое и красивое и протягивает мне. – Это яблоко чудеса творить может. Съешь его и тут же щечки таким же румянцем заиграют.

Беру благословение, а потом уж и яблоко.

К гостинице подходишь, когда вечереет. Стоишь на холмике в тени и смотришь, как закатное солнце золотит траву и отражается на крестах монастыря. Здания выбеленные, чистые и в лучах выглядят как домики в Малороссии. Да, в Малороссии, на Украине таких почти не осталось.

Осень на Валааме – это пора запахов. Пройдет дождь, намокнет листва, хвоя, а ты идешь по лесу и вдыхаешь в себя этот сырой, свежий и такой осенний воздух. И его так много, и все пространство заполнено им… А еще обязательно почувствуешь, как пахнет грибами. Там, где запах этот будет уж совсем крепок – оглядишься, раскроешь мокрую траву и найдешь подосиновик, белый, или опята, которые усыпали собой подножие старой сосны. Если есть с собой маленький ножичек, то можно срезать их аккуратно, вдохнуть от влажной шляпки аромат леса и осени, а потом отнести в трапезную.

Дождь прошел ранним утром, но кажется, что он все еще не прекращается – это бесконечные капли стекают по листьям, веткам и падают на золототканый ковер, в искусном плетении которого встречаются еще зеленые узоры. Деревья тоже украшены тонкой золотой слюдой – листьями, а вековые камни серебряным тиснением – мхом. Иной раз между стволами и тяжелыми ветками елей проглянет что-то красное, искрящееся. Ягоды ? Нет, это тоже листики, которые как нечаянно разбрызганная краска  художника, невольно заставляют улыбнуться. Ладога осенью успокаивается, как будто готовится к зимнему сну, а потому на берегах волны ударяются лениво и небрежно, а в заводях так тихо и вода так прозрачна, что можно даже увидеть дно. Стоишь на берегу, горизонт впереди тянется неровной линией, кое-где возвышаются еловые кроны; и все такое спокойное, разные оттенки темно-зеленого кругом и даже рясы монахов иногда отсвечивают этим темно-зеленым… В такой тихий осенний день хорошо отвязать прибрежную лодку, покачивающуюся на засыпающих волнах и отплыть от острова, чтобы налюбоваться архипелагом издалека. Остановишься на середине озера, положишь весла, а Ладога сама осторожно несет тебя или еще дальше от берега, или же наоборот, ближе. Задумаешься о том, как глубоко под водой, таинственно, как и в человеческом сердце. Вдыхаешь холодный воздух, дуешь на руки, чтобы согреть их, облокотишься о борт лодки и качаешься, дремлешь… Постоянным гостем архипелага становится туман. Он начинает примеряться рассеянно, как будто северная природа готовится свалять кусочки ваты в пушистую зимнюю перину. Когда же идешь в чаще, а небо белое и низкое, кажется, что тонкие ветки высоких сосен и лиственниц прорисованы на листе бумаги, а там, где деревья покрывает туман – и вовсе акварельная картинка, с нечеткими, намечающимися контурами.

Осенью как-то особенно приятно выйти к братскому кладбищу, пройтись мимо серых плит из валаамского гранита. Где-то листья совсем засыпали могилку. Аккуратно смахнешь их хрустящий покров, оставляющий за собой мокрые разводы и прочтешь имя того, кто покоится под спудом. Перекрестишься, упокой, Господи, душу раба Твоего. И уходишь уже задумчивый, на весь день, на всю жизнь. А еще по-особому хороша осенью валаамская гранитная лестница. Каждый шаг, каждый треснувший под ногой листик напоминает о том, как все мы восходили и спускались; верх-низ, земля-небо.

На Валааме осень - пора сбора урожая, а одно из самых замечательных осенних послушаний – помогать насельникам делать заготовки на зиму. Вот здесь-то и понимаешь, почему это время года так богато на запахи. Кипит варенье; ягод в корзинах и ведрах видимо-невидимо: и земляника, и малина, и смородина красная, и голубика… В больших кастрюлях пенится сладкое лакомство, дышишь сахарным воздухом. Маленькая девочка, дочка вдовы-послушницы не удержалась и осторожно зачерпнула ложкой, пока никто не видит. Но это она так думает, а я заметила сладкоежку, пока мы с батюшкой закрывали уже наполненные остудившимся вареньем банки. Зачерпываю половником в стоящую на столе кружку. Монах поднимает на меня глаза, а я наклоном головы указываю на проказницу. Он тут же улыбается, и, кажется, что даже его редкая борода стала как-то шире от этой улыбки.

- Лизавета, а ну-ка иди сюда, - зовет он ее самым серьезным тоном. Лизавета подходит, пряча ложку за спиной и опуская глаза.

- А ну-ка доставай свою ложку, садись на скамейку и ешь готовое, - добродушно замечает батюшка, а я двигаю ей чашку. Девочка улыбается, садится и уже хочет приступить к своей трапезе, но батюшка опять же с притворной строгостью и серьезным лицом говорит ей:

- Что же это такое, Лизавета ? Целуй-ка сестрицу свою, и говори «спасибо», чтобы Бог спас и помиловал и тебя, и ее.

Лизавета вскакивает с места и крепко меня обнимает своими ручонками. Потом она неожиданно подбегает к батюшке, который стоит напротив меня за столом, и обнимает его. Тот смеется, гладит ей головку, а девочка, напевая «спасибо», возвращается к своей чашке. Поправляю сбившийся с ее головы платочек, переглядываемся с монахом и смеемся.

Но это все сладость, а ведь монахи и настоятель почти не едят варенья, все идет паломникам или как сувениры туристам. Братия любит пить чай с медом, который заботливо собирается на монастырской пасеке. А бывают дни, когда помогаешь заготавливать запасы, некоторые из которых будут поданы на стол во время трапезы. И тогда царит дух уже пряный, просоленный, масляный… Помогаешь делать и овощные заготовки, и грибки солить, и огурцы… Порой чихнешь, если вдохнешь аромат перца-горошка. От кастрюль исходит какой-то дивный помидоровый запах. По стенам стоят дубовые бочки, солим там огурцы. Добавляем укроп с желтыми соцветиями, листики смородины.

- Вот, положи-ка еще это, и аромат будет, и хруст, - протягивает мне монах листья малины. Аккуратно раскладываю их в бочке и думаю, что дома обязательно тоже надо попробовать так сделать, кто знает, может это какой-то особый валаамский секрет. А потом понимаю, что не в листиках дело, а в любви к своему труду и молитве во время работы. Бочки с огурцами ставят одна на другую в проточную воду, иногда по берегу озера, а иногда недалеко от форелевых хозяйств, накрывают сверху деревянной решеткой, которая сантиметров на десять скрыта водой и оставляют солиться. Такой вот способ.

За окнами еще видны зеленые листики, тянет свежестью от прошедшего дождя. В пасмурные дни и работается как-то приятнее, потому что все вокруг, и сама природа, погружены в глубокое раздумье. Невольных молчальников сразу становится больше. Готовятся к зиме.

Зима – самая тихая пора на Валааме. Когда темнеет, то во всех скитах зажигаются лампадки и горят, потрескивая, свечи, и этот свет проникает через окошки на улицу, ложится под окнами на ровный снег, искрится, блестит и освещает собой округу. А знаменитые торосы (ледяные горы) ? Снег покрывает их разводами, потому издалека кажется, что это какое-то огромное пирожное безе – мысли мирские, но как похоже! Деревья все в тонком инее, небо благородно-серо, а Ладога черна, но с каким-то налетом, как будто снежинки не растворяются в волнах, а ложатся на поверхность и сплетают свой собственный узор, постепенно превращаясь в прочный лед. 

Алена Васелькова

Продолжение следует